– На вашем месте, маршал Руднев, я бы очень гордился этим историческим моментом, – сказал старик с лицом старухи. – Великий инквизитор новой России отправляет на тот свет последнего великого шамана коммунизма. Но большого энтузиазма я на вашем лице что-то не вижу.

– Роды нового общества, – сказал маршал, – это такая же грязь и кровь, как и роды нового человека.

Смертник завозился в кресле и, потирая спину, вздохнул:

– Ох, опять мой ишиас расходился.

Он облокотился на батарею центрального отопления. Хотя батарея была холодная, он вспомнил что-то и отдернул руку, словно обжегся.

Когда-то давно начальник 13-го отдела рассказал ему, как в средние века некоторые отцы церкви приказывали погребать их тела под ступенями храмов, чтобы верующие шагали к вере по их праху. Тогда эта идея так понравилась министру внутренних дел, что он приказал кремировать трупы провинившихся и казненных сотрудников МВД в топке центрального отопления МВД. Чтобы не выносить сор из избы и решать семейные дела по-семейному.

Теперь же бывшему министру представилось, как его собственный труп, изрезанный специалистами 13- го отдела, повезут на тележке в котельную и устроят домашние похороны. Там его труп бросят на лоток из перфорированного железа и засунут под нефтяные форсунки центрального отопления.

Ему даже показалось, что по лицу маршала Руднева скользит выражение легкой брезгливости, как у человека, смотрящего на труп. Чтобы растянуть время, живой труп потянулся за бутылкой с коньяком. Вместе с алкоголем по телу растекались усталость и безразличие ко всему.

Ему вдруг вспомнился берег Черного моря, где мальчишкой он бегал босиком по горячему песку. Над головой полыхающее кавказское солнце, а по голым ногам ласково плещет холодная морская вода. Он посмотрел на свои спадающие полуботинки с голыми пятками и подумал, что скоро эти желтые пятки будет ласкать огонь нефтяных форсунок. Как бы еще растянуть это проклятое время?

Он посмотрел на маршала Руднева. Тот сидел с полуопущенными веками, словно он устал и ему хочется спать. Песчаные волосы какого-то неопределенного цвета, не то седые, не то выцветшие. Глаза с белесыми ресницами не то серые, не то зеленоватые, как у ящерицы. И на высохшем лице спокойное безразличие.

– Максим Алексаныч, – тихо сказал смертник. – Сталин называл вас своим красным кардиналом. А я вот смотрю на вас и думаю… Вы пристрелили моего предшественника Ежова, потом притравили вашего патрона Сталина, теперь вы пустите меня в трубу центрального отопления… Ведь вы сидите и хозяйничаете за советским троном уже не как красный кардинал, а как красный папа… В Риме сидит папа римский, где-то сидит антипапа, а в Москве сидит красный папа… Вы достигли высшей власти… Но никто даже и вашего имени не знает… Какое вам от этого удовольствие?

– Никакого, – безразлично сказал красный папа. – Одни неприятности.

– Перед тем как вы пристрелили Ежова, я его тоже допрашивал. Кстати, совершенно бесполое существо, хромоножка и даже ростом карлик, типичный выродок. Так вот, перед смертью он вдруг забормотал о Боге. «Я, – говорит, – нарушал все Божьи заповеди и не заслужил от Бога ничего, кроме наказания. Я служил Сталину, как Богу, и не заслужил от него ничего, кроме благодарности. А теперь вместо благодарности меня расстреливают. Так что же получается в конце концов? Значит, Бог все-таки есть… Иначе кто же это меня наказывает? И я знаю, что меня, как и Ягоду, пристрелит этот левша Руднев – левая рука господа Бога…» Смертник покосился на левую руку Господа Бога, ожидая, когда она нажмет кнопку звонка, чтобы отправить его в подвал. Но она не шевелилась.

Бывший министр глубоко затянулся папиросой и перевел глаза на стрелку часов. Он подлил себе еще коньяка, пожевал пустыми челюстями и жадно выпил, чтобы забыться до одурения. Из углов комнаты ползли вечерние тени. Скоро его повезут в подвал и пустят на конвейер смерти. Да, из этого дома он выйдет уже в форме дымка из трубы центрального отопления.

– Максим Алексаныч, у меня к вам маленькая, последняя, просьба, – сказал смертник. – Знаете, в доброе старое время, когда таких, как я, жгли на кострах…

Ему вспомнилось, как тогда некоторые из осужденных и колдунов шли на казнь в невменяемом состоянии, танцуя и распевая свои еретические песни, как будто радуясь приближению смерти. Даже на костре они не чувствовали ничего и вели себя так, как на шабаше, когда они плясали вокруг таких же костров. Даже в подземной темнице их сообщники сумели передать им тайное варево, дающее полное забвение. Иногда сердобольный инквизитор, знавший тайну этого варева, чтобы облегчить смерть грешников, перед казнью сам давал им это зелье.

Бывший министр внутренних дел СССР кивнул на большой портрет Ленина на стене. Этот портрет откидывался в сторону на петлях, а за ним был замаскированный стенной шкаф. Там хранилась обширная коллекция всяких экзотических ядов, когда-то собранная Гершелем Ягодой, который в молодости был фармацевтом, потом сидел в этом же кабинете в должности начальника НКВД и затем был расстрелян в связи с процессом кремлевских врачей-отравителей, где он играл главную роль.

– Максим Алексаныч, ведь там есть и эти наркотики, – вздохнул смертник.

– Поскольку вы левая рука Господа Бога, дайте немножко…

– А куда вы так торопитесь? – как любезный хозяин, сказал маршал Руднев. – Итак, вас привели к власти всякие болезненные комплексы, которые мы для простоты называем дьяволом. А знаете, как попал в это кресло я? – Смертник продолжал рассматривать портрет Ленина. – Когда-то в детстве, когда меня били соседские мальчишки, я обращался к Богу со всякими глупыми молитвами и просил Бога, чтобы он сделал меня большим и сильным.

– Хотя эта просьба и исполнилась, но… – Смертник криво усмехнулся.

– Похоже на то, что эту просьбу подслушал дьявол.

– Однако дело в том, – маршал устало откинулся в кресле, – что в обмен на это я предлагал Богу немножко укоротить мне жизнь… И вот странно – теперь у меня вдруг обнаружился порок сердца. Причем врачи удивляются, что это порок немножко необычный.

– Ох, на вашем месте не доверял бы я этим кремлевским врачам.

– Врачи говорят, что я сжег свое сердце на работе. Это как бы отравление сердца автотоксинами. Знаете, что это за яд?

– Нет, если кто вас и травил, то не я. Я предпочитаю расстрел. В этом я практиковался уже с детства – расстреливал лягушек из рогатки.

– Так вот, это яд немножко философский. Дурные мысли и чувства способствуют выделению в организме определенных автотоксинов. В моем случае я слишком ненавидел то зло, которое называют дьяволом. И эта ненависть отравила мне сердце. Как видите, любая ненависть – это отрава, даже ненависть ко злу.

– Ну это как сказать, – скептически заметил смертник. Что вредно одному – полезно другому. Просто вы не подходите для этой работы.

– Врачи говорят, – продолжал маршал, – что мой странный порок сердца может ухудшиться или улучшиться. То есть меня может хватить удар сегодня или через тридцать лет. И это будет зависеть от меня самого, так как единственное лекарство – это переменить образ жизни.

– Может быть, хотите теперь перепродать свою душу дьяволу? В обмен на жизнь? – Смертник опять покосился на портрет Ленина. – Дайте мне хорошую порцию наркотиков из того миленького шкафчика. А я на том свете замолвлю за вас словечко перед товарищем сатаной.

– Теперь вернемся от философии к вашему приговору, сказал маршал.

Не поднимая глаз, смертник ожидал, когда левая рука Господа Бога нажмет кнопку звонка и вызовет глухонемую стражу, которая поведет его в камеру смерти.

– По газетам вы уже мертвы, – услышал он голос издалека. – И в глазах народа правосудие восстановлено. А мне нужно лечиться. И я не хочу портить себе кровь еще одной каплей автотоксинов. В общем, ваш смертный приговор объявляется условным.

Смертник недоверчиво поднял брови:

– Что это за новые фокусы профессора Руднева?

– Просто после смерти Сталина политика принципиально меняется. Теперь опальных членов правительства будут не расстреливать, как раньше, а посылать на низовую работу. Вплоть до работы