плану.

И потому они шли, стараясь выглядеть как можно спокойнее, словно ничего не происходило. Когда семейство Русси подошло к рынку, за ними тащились уже четверо ящеров и еще двое двигались впереди, вращая глазами. Чтобы следить за обстановкой, пришельцам не требовалось постоянно крутить головой и оглядываться.

Гесья улица, как обычно, кипела жизнью. Лотошники громко предлагали чай, кофе и кипяток, подслащенный сахарином, наливая все это из самоваров. С тележек торговали турнепсом. Какой-то мужчина с револьвером сторожил ящик с углем. Другой сидел за столом, на котором были разложены велосипедные запчасти. Женщина вынесла пойманных в Висле лещей. В таком холоде рыба могла сохраняться до весны. На нескольких прилавках торговали трофейным русским и немецким обмундированием. Немецких вещей было больше, но красноармейские стоили дороже — русские умели воевать с холодом. Мойше увидел, что даже ящеры столпились там. Это заставило его прибавить шагу.

— Куда мы идем? — спросила Ривка, когда он резко изменил направление.

— Точно не знаю, — ответил Мойше. — Давай просто потолкаемся вокруг: и поглазеем, где чем торгуют.

«Потолкаемся вокруг и дадим людям Анелевича нас заметить», — подумал он.

Словно в далеком сне, Мойше вспомнил довоенные времена, когда он мог зайти в любой варшавский магазин: бакалейный, мясной или торгующий одеждой, — маг выбрать, что хочется, и не сомневаться, что у него хватит злотых за это заплатить. По сравнению с теми днями рынок на Гесьей улице был олицетворением нищеты. Но если сравнить его с рынком внутри гетто, когда в Варшаве хозяйничали нацисты, он казался воплощением изобилия, доступного лишь пыхтящим сигарами капиталистам с Уолл- стрит.

Люди толкались между лотками и прилавками, покупали и меняли одно на другое: хлеб на книги, — продовольственные карточки на мясо, водку на овощи. Ящерам, следящим за Русси я его семьей, пришлось подойти ближе, дабы не потерять свои жертвы и не позволить всем троим незаметно раствориться в толпе. Но и здесь им приходилось нелегко: за спинами — более рослых, чем они, людей ничего не было видно. Вдобавок их постоянно оттирали от семейства Русси.

Неожиданно Мойше обнаружил, что окружен плотным кольцом крепких мужчин. Собрав всю свою волю. он заставил себя оставаться спокойным. Большинство окруживших его были бойцами Мордехая Анелевича. Что бы ни произошло, это произойдет сейчас. Один из людей Анелевича наклонился и что-то прошептал Ривке на ухо. Она кивнула, крепко стиснула руку Мойше, затем отпустила. Он слышал, как она сказала: «Идем, Рейвен». Двое дюжих бойцов отгородили Мойше от жены и сына.

Он отвел взгляд, кусая губы и сдерживая подступившие слезы.

Вскоре Мойше опять ощутил в своей ладони чью-то руку. Он быстро обернулся, отчасти страшась, что ошибся, отчасти радуясь, что все-таки не придется расставаться с Ривкой и Рейвеном. Но рядом стояла незнакомая молодая женщина, чьи пальцы переплелись с его, — светлокожая, сероглазая брюнетка. Возле нее стоял мальчик.

— Мы еще немного походим по рынку, затем вернемся к вам домой.

Русси кивнул. Пальто на женщине было похоже на пальто его жены, а шапка принадлежала Ривке. «Такой трюк, — подумал Мойше, — вряд ли одурачил бы эсэсовцев, но для ящеров люди выглядят почти одинаково…» Скорее всего они узнавали Ривку по ее шапке, а не по чертам лица. Во всяком случае именно на этом и строился план Анелевича.

Первым порывом Мойше было вытянуть шею и посмотреть, куда бойцы уводят его семью. Он подавил этот порыв. Потом до него наконец дошло, что он держит за руку не свою жену, а чужую женщину. Мойше отпрянул, словно рука женщины вдруг раскалилась докрасна. Ему пришлось бы куда хуже, если бы незнакомка вздумала смеяться. К счастью для Русси, она просто понимающе кивнула.

Но его спокойствие было недолгим.

— Нельзя ли нам уйти прямо сейчас? — спросил он. — Дело не в ящерах и не в моей неблагодарности. Люди могут увидеть нас вместе и начать строить домыслы. Или подумают, что все и так понятно.

— Да, такая помеха вполне может возникнуть, — хладнокровно согласилась женщина, словно сама была одним из бойцов Анелевича с винтовкой за спиной. — Но это был лучший способ, какой мы смогли придумать для мгновенной подмены.

«Мы? — подумал Русси. — Значит, она действительно боец, хотя и без винтовки. И мальчик тоже».

— Как вас зовут? — спросил он. — Как я смогу должным образом поблагодарить вас, если не знаю даже ваших имен?

— Меня зовут Леа, — улыбнулась женщина. — А это — Давид.

— Здравствуй, Давид, — сказал мальчику Мойше. Тот спокойно, по-взрослому, кивнул. Мойше почувствовал жгучую вину за то, что ребенку приходится участвовать в его защите.

Сквозь окружение бойцов к Мойше протолкнулась какая-то невысокая женщина с седыми кудряшками.

— Реббе Мойше, мне нужно у вас спросить… — начала она. Дальнейшие слова застряли у нее в горле, когда она увидела, что рядом с ним стоит вовсе не Ривка. Женщина попятилась назад, поедая Мойше широко раскрытыми глазами, словно у того вдруг выросла вторая голова.

— Такое внимание нам ни к чему, — прошептала Леа. — Вы правы, реббе Мойше, будет лучше уйти. Извините за ущерб, который я наношу вашей репутации.

— Если придется выбирать между репутацией и семьей, я выберу второе, — твердо сказал Русси. — К тому же, — добавил он, — по тому, как мы здесь разговариваем, вскоре все поймут, почему я играю в эту игру.

Он говорил это для Леа, но также и для облегчения собственной совести, ибо понимал, что скорее всего прав.

Казалось, вот-вот разразится скандал. Не дожидаясь, пока народ начнет собираться вокруг них и тыкать пальцами, Мойше, Леа и Давид покинули барахолку и пошли не слишком быстро, но и не слишком медленно к дому Русси. Ящеры, двигающиеся впереди и позади них, были в каком-то смысле благом, ибо не давали людям подойти слишком быстро и разоблачить маскарад.

Когда дверь квартиры наконец закрылась за их спинами, Русси вновь испытал угрызения совести. Привести женщину — молодую, привлекательную женщину — сюда… «стыдно» было еще самым мягким словом, какое он мог придумать. Но Леа вела себя совершенно прозаично. Она сняла ушанку и с улыбкой вернула Мойше; должно быть, ее предупредили, что ящеры могут подслушивать. Она показала на шапку, потом на себя и пожала плечами, словно спрашивая: ну как ящеры смогут сообразить, что она — Ривка, если у нее на голове нет этой шапки? Затем вышла за дверь и скрылась.

От простоты ее исчезновения у Мойше перехватило дыхание. Ящеры не поставили часовых возле квартиры, только у входа в дом. Возможно, они не хотели, чтобы внешне все выглядело так, словно они его устрашают, хотя так оно и было. А может, как говорил Анелевич, они просто наивные не догадываются, сколь изобретательными могут быть люди. Как бы там ни было, Леа, которая больше не походила на Ривку, намеревалась спокойно проскользнуть мимо часовых и выйти на свободу.

Давид еще какое-то время посидел на полу и поиграл с игрушками Рейвена. Затем поднялся и встал у порога. Мойше открыл мальчику дверь. Давид снова кивнул все с той же удивительной серьезностью, потом вышел в коридор. Мойше запер дверь.

Теперь, когда он остался один, квартира показалась ужасающе громадной и пустой. Мойше заглянул в спальню, покачал головой и поспешно вышел оттуда. Потом направился на кухню и снова покачал головой, но уже по другой причине. Готовить он не умел, а сейчас ему предстояло в течение какого-то времени самому себя кормить. На кухонном столе Мойте обнаружил черный хлеб и кусок сыра. Достал из молочной кружки нож и соорудил себе бутерброд. Если ему захочется более изысканной пищи, придется искать кого- то, кто об этом позаботится.

Разумеется, ящеры могут сделать так, что ему вообще больше не придется беспокоиться о пище… Об этой Мойше старался не думать. Он вернулся в общую комнату, вытащил какую-то старую книжку о заболеваниях толстой кишки. Глаза его бегали по строчкам, он перелистывал страницы, но не понимал ничего из прочитанного.