Волосы кололись, и я их ему обстригал, а он мне да­вал посмотреть японские мультики – у него был цвет­ной телевизор.

Говорил мсье Крампон так, что ничего нельзя было разобрать, он еще до болезни сильно заикался (разве что ругался понятно, и любимым его ругательством было «чертова жопа»).

В его жилище пахло цикорием, старыми сигарета­ми и немножко туалетом. Он был весь усыпан перхотью, словно многолетним снежным покровом, что довольно необычно для бывшего парикмахера, пусть и не слишком увлеченного своей профессией. Впро­чем, он говорил, что если бы начал жить сначала, то вместо парикмахерской открыл бы салон для собак, потому что четвероногие куда добрее и благодарнее двуногих.

Еще он говорил, что если завести псину, то жена уже не нужна, но псины у него не было, и одиночест­ во страшно его тяготило, он даже плакал и горестно сплевывал в коробку из-под «Несквика», специально приспособленную под это дело.

Он утверждал, что в молодости подрабатывал ста­тистом и снялся во многих французских фильмах. Когда мы вместе смотрели кино по телеку, он вдруг вскрикивал:

– В-вот, с-с-мотри, Ф-ф-фредо. В-в-идишь, в-воттот м-мужик, д-да с-смотри же, чертова жопа! В-видел? Т-ты в-видел?

– Вон тот в шляпе, который писает рядом с Бель­мондо? – спрашивал я.

– Т-точно, – отвечал он. – Эт-тот п-парень – это он с-самый, К-крампон, говорю я тебе. С-сильно, д-да? Т-такое в-воспоминание…

Я знал, что на самом деле он родился в Пьер-Марте­не, по соседству с Южином, где и работал парикмахе­ром, но мсье Крампон так радовался своим выдум­кам, и к тому же мама просила меня быть снисходи­тельным (бедняга так страдает, и, главное, чего ради) – в общем, я слушал и поддакивал. Я приносил ему овощной супчик рататуй и другие мамины вкусности.

– Т-твоя м-мама п-просто с-святая, – повторял он.

И на глазах у него выступали слезы, потому что ему-то мать досталась совершенно свинская, она сноша­лась со всеми подряд не только в родном Пьер-Марте­не, но и подальше, а отец, видя, что семейная жизнь не заладилась, упивался вусмерть.

Мсье Крампон рассказывал мне, что совсем еще сопляком наблюдал, как отец гоняется за матерью со складным ножиком и грозит разделать ее, как ко­ровью тушу. Соседи вызвали полицию, а маленький мсье Крампон, дрожа от страха, затаился в уголке в обнимку с младшей сестренкой. С тех пор он запустил учебу, начал заикаться, и этот недостаток не позволил ему преуспеть, потому что хороший парикмахер дол­жен часами болтать ни о чем. Сестра училась лучше, неплохо сдала выпускной экзамен и сразу бросилась под поезд. Он бережно хранил ее фотографию в рам­ке и разговаривал с ней, как с живым существом.

Он не любил японские мультики, потому что ни в одном из персонажей не узнавал себя, но мое обще­ ство было ему приятно, и, когда мама дала мне денег на именинный подарок, я купил ему красных рыбок.

Как он был счастлив! Он назвал их Жан Габен и Фернандель и в первый же вечер насыпал им столько корма, что аквариум переполнился и рыбки под тя­жестью собственного ужина пошли ко дну.

На следующий день я застал его у аквариума с ша­риковой ручкой. Он подталкивал рыбок и шептал: «М-малыши, п-плывите».

– М-мне к-кажется, им з-здесь п-понравилось, – гордо сказал он.

Пришлось мне объяснить ему, что рыбки подохли. Он так опечалился, что я бегом помчался в магазин покупать ему новых. Выбрасывать Жана Габена и Фернанделя он напрочь отказался – привязал им на хвостики бирочки с именами, чтобы не забыть, и с нежностью положил в коробочку из-под галет «Сен- Мишель «, словно на морское кладбище. Очень скоро на дне коробочки остались только хрупкие рыбьи хрящики.

Это было ужасно, хуже не бывает. В мой день рождения, утром, сестренка Нана подарила мне курточку с нашивками, эполетками и орнамен­том в виде синей птички на переднем кармане. Бра­тец Жерар сказал, что в новой куртке я похож на это­го пидора Траволту в савойском исполнении.

Братец не часто делает мне комплименты, поэтому я сразу понял, что куртка мне и в самом деле идет.

– Фредо, малыш, – сказала сестренка Нана, – я тебя приглашаю в ресторан. Мы пойдем вдвоем, как влюбленная парочка…

Мужчинам не каждый день выпадает обедать с та­кой красоткой, как моя старшая сестренка, и я сразу заулыбался во весь рот и почувствовал себя так, буд­то стою на каннской лестнице (хотя на самом деле все, конечно, происходило у нас в Южине, на прос­пекте Освобождения).

Прежде чем отправиться пешком в ресторан «Шат­лен» (мы там уже один раз были – отмечали неудав­шуюся помолвку дядюшки Эмиля со шлюшкой Люсь­ен Пуату, которая сразу же после торжественного ужина укатила на мопеде с местным тренером по пла­ванию), я застыл в картинной позе посреди двора и сделал вид, будто размышляю о чем-то чрезвычайно важном, хотя на самом деле просто надеялся, что Жо­жо, Азиз и Ноэль залюбуются из окна моей неземной голливудской красотой.

Я стоял, засунув руки в карманы и даже насвисты­вая, и вдруг сестренка Нана закричала: «Фредо, отой­ди!», и тут что-то мягкое шлепнулось на тротуар, от­чего моя белая курточка стала белой курточкой в го­рошек, а лоб и щеки покрылись боевой раскраской, как у индейцев.

– Черт, откуда это? – закричал я.

Оказалась, что с пятого этажа. Мсье Крампон, не вынимая изо рта сигарету без фильтра, решил окон­ чательно себя доконать. И теперь казалось, что он плавает брассом посреди двора, прямо в одежде. Нос выгнулся внутрь, глаза покраснели, как огоньки на елке, а пряди волос плыли по водосточному желобу к решетке, откуда им, возможно, предстояло отпра­виться в большое путешествие.

Я ревел, как белуга, и звал маму, ведь еще немного, и он упал бы мне прямо на башку. Я потом неделю не ходил в школу: на почве стресса у меня начались ноч­ные кошмары.

И в ресторан мы тоже уже не пошли…