Ну и ладно, пусть считает, что сработало. Уверенность в своих силах в лекарском деле — половина успеха».

— Да едем, едем уже.

Несколько баб у колодца дружно уставились на груду волчьих тел в проезжающих мимо них санях.

— Михайла! Это где ж ты так поохотился?

«Ого! Уже не Минька, а Михайла. Явный прогресс, любят бабы удачливых!»

— Не я охотился, — отозвался Мишка, — на меня охотились, да не вышло!

— А мать-то где? Ты же с ней уезжал.

«Все видят, все про всех знают. Деревня, блин!»

— У лекарки, зашиблась она.

Чифу действительно было плохо. В дом его пришлось вносить на руках. Все вокруг сразу же наполнилось охами и ахами старших сестер — Анны и Марии, — но Юлька и здесь, проявляя подлинный профессионализм, быстро заняла всех делом: кому — греть воду, кому — искать чистые тряпки для перевязки, кому — просто не мешаться под ногами (это — малышне). Сразу же, между делом, объяснила, что с матерью все будет хорошо — просто зашиблась, когда из саней выпала, но ничего, слава богу, не сломала.

Тут все было в порядке, если в такой ситуации вообще может быть какой-то порядок, поэтому Мишка вернулся во двор и принялся распрягать Рыжуху.

Стукая деревяшкой, заменявшей ему нижнюю треть правой ноги, на крыльцо выбрался дед Корней.

— Где напоролись-то, Михайла? — поинтересовался он, разглядывая Мишкину добычу.

— Да уже почти подъезжали.

— И сколько их?

— Семь.

— Всех ты пострелял?

— Нет, одного мать — топором, еще одного — Чиф.

Дед молча потоптался на крыльце с таким видом, словно хотел что-то спросить, но никак не мог сформулировать вопрос должным образом. Для бывшего сотника латной конницы такое поведение было очень уж нехарактерным, и Мишка невольно напрягся, ожидая, когда дед наконец заговорит.

— Кхе… — Дед, кажется, все же подобрал нужную формулировку. — Что лекарка сказала?

— Что зашиблась, но ничего не сломано.

— Больше ничего не говорила?

— Нет, а что еще-то? — О беременности матери Мишка не собирался и заикаться. — Вон Юльку отпустила, значит, помощница не нужна. Наверно, не так уж и страшно.

— Юльку, говоришь, отпустила? — не отставал дед. — Сама или Юлька отпросилась пса лечить?

— Не знаю, деда, без меня разговор был.

— А мать на что жаловалась? Где болело?

— Ни на что не жаловалась, наоборот, говорила, что полегчало, а потом сознание потеряла.

— Кхе… Ни на что не жаловалась… А Юльку выставила…

«Неужели знает? И как свекр должен относиться к беременности невестки, уже больше трех лет как вдовой? Нравы ЗДЕСЬ достаточно свободные. Досвадебная беременность не грех, а как бы и достоинство — свидетельство физического здоровья и плодовитости. Церковь, само собой, порицает, но здесь, если надо, на Церковь кладут с прибором — не Испания, чай. Да и там инквизиция появится только лет через триста, наверно…

Блин, куда меня понесло? Испания, инквизиция… Если дед знает или догадывается, то… что? Не знаю, даже представить себе не могу его реакции. Но в селе не знают, это точно. Иначе давно бы судачили. Значит, не с кем-то местным. На ярмарку в этом году не ездили из-за эпидемии, купцы осенью, по той же причине, не приезжали. Нет, похоже, все-таки кто-то свой, но конспирацию соблюли.

Юлька, будем надеяться, не протреплется, Настена, разумеется, будет молчать, дед, если знает, — тоже. С этой стороны опасаться вроде бы нечего, только бы Настена мать откачала. А Юлька — Чифа».

— О чем задумался, Михайла-стрелок? — снова подал голос дед.

— Да я, деда, Юльке две шкуры пообещал. За лечение. И сказал, что мать ей шубу сошьет. Видал, в чем она ходит?

— Верно сказал, и сделал сегодня все верно. Хвалю!

«Опаньки! На полном серьезе хвалит! Подобная дедова похвала дорогого стоит. Тем более в таком деле, как стрелковый бой и спасение раненых. Как-никак дед — сотник латной конницы. Если бы не в ополчении, а в княжеской дружине — должность боярская».

Да, дед был, еще совсем недавно, сотником кованой рати — главной ударной силы княжеского войска. Село Ратное носило такое название не зря. Около ста лет назад повелением князя Ярослава Мудрого сюда, в глубинку, на границу бывших Древлянских и Дреговических земель, определили на жительство сотню княжеских воинов с семьями.

Князя Ярослава Киевского не зря прозвали Мудрым. Этим мероприятием он убивал сразу нескольких зайцев. Во-первых, в припятской глухомани, где с большим трудом приживалось христианство, появлялось сразу более полутысячи православных, никакими родственными узами с местными язычниками не связанных. Во-вторых, недалеко от границы с Волынью появлялся достаточно сильный гарнизон, не просто несущий службу, а вынужденный защищать свои дома и семьи. В-третьих, киевская власть закреплялась на землях, до того принадлежавших ей по большей части чисто формально. До таких отдаленных мест руки у Киева по-настоящему не доходили. Можно назвать еще и в-четвертых, и в-пятых и так далее. Мудр был Ярослав Киевский — не отнимешь.

С тех пор по первому призыву князя киевского, а позже туровского все способные носить оружие жители Ратного нацепляли на себя воинское железо и садились в седла. И во главе их почти десять лет стоял дед Корней Агеич из рода Петра Лисовина — десятника четвертого десятка той, присланной сюда Ярославом Мудрым, сотни.

Так что был дед если и не первым лицом в местной иерархии, то делил это первенство со старостой. И было это вовсе не «шишка на ровном месте». Село Ратное было богато и многолюдно, потому что по жалованной грамоте не платило никаких податей, рассчитываясь с князем за землю и привилегии воинской службой. Да и землю эту никто не мерил, как, впрочем, лесные, рыбные, бортные и прочие угодья, которыми пользовались жители Ратного. Пользовались по праву сильного, поскольку отвоевали эти угодья с оружием в руках у местных, поощряемых на сопротивление языческими волхвами.

Так и жила семья в почете и достатке, пока не наступила в ее жизни, как, впрочем, и в жизни многих других семей, «черная полоса».

Началось все с небольшой в общем-то неприятности — сбежал холоп. Вернее, сначала одного холопа у деда выкупили. Приехали родственники с Волыни, привезли выкуп, поторговались, как водится, но решилось все полюбовно. Ну как было такое дело не обмыть? Обмывали в течение нескольких дней, тщательно, со знанием дела, с хождением в гости и приемом гостей, поскольку точно такие же мероприятия проходили еще в нескольких семьях — последний поход за реку Горынь, в земли Владимиро-Волынского княжества, был удачным.

Пили меды, пели песни, клялись друг другу в любви «до гроба». Причем формулировка эта для клянущихся пустой формальностью не была. Первый же набег волынцев на Турово-Пинское княжество (или наоборот) каким-то количеством гробов непременно завершился бы, причем с обеих сторон.

Когда гулянка наконец завершилась, похмелье, кроме всех обычных в таком деле неприятностей, ознаменовалось и еще одной. Все волынские пленники, за которых не привезли выкуп, видимо сговорившись, дали деру. Среди них оказался и один дедовский, по имени Ерема. Мало того что сам сбежал