— Ты ей ничего про полоняника не говорил?

— Так она и сама все знает, раз не спрашивала, значит, не интересно. — Уверенность Стерва во всемогуществе и вездесущности волхвы была непоколебима.

— Хорошо, дядька Стерв, а что ты сам обо всем увиденном думаешь?

— Ну… — Охотник полез чесать поясницу.

«Что за привычка у него? Все либо в бороде, либо в затылке чешут, а он спину скребет».

— Неужто сам не понимаешь, зачем он девок в баню таскал?

— Да не об этом я, дядька Стерв! Общее ощущение у тебя какое?

— Чего?

«Блин, для него, конечно, „баня с телками“ штука впечатляющая, но не до такой же степени!»

— Ты зачем за болото ходил? За банным непотребством подглядывать? Что ты понял о хозяине «пятнистых»?

— Думаю, что хозяин «пятнистых» боярыню раньше знал и немного опасался, а потом стал сильно бояться — то ли прогневал ее чем-то, то ли еще что. Был от него сюда сухой путь, его стража берегла, с тех пор там мост и острог остались. А потом он речку перегородил, болотом закрылся, но людей своих через болото посылал. Только что-то у него пошло не так — плотина без пригляда уже много лет, острог в селище превратился, потом воины хорошие кончились, или они чем-то другим заняты. Хорошие-то, даже в ловушку попавшись, так бы не убегали, мешки побросав. Одним словом, размолвка с нашей боярыней на пользу ему не пошла, все стало как-то наперекосяк. То, что мы на той стороне болота видели — остатки от прежнего порядка, а не сам порядок.

— Ну что ж, пойдем, посмотрим, дядька Стерв, на твоего полоняника. Как думаешь, «отмяк» он?

— Да, кто ж его знает? Но больше недели в погребе, да соленая пища, да вода через день…

— А почему в погребе? У нас же темница есть.

— Темница учениками заполнена, к воинскому порядку приучаем.

Мишке показалось, что последнюю фразу Стерв произнес не то с насмешкой, не то со злостью.

— Что, так много наказывать приходится? За что?

— Не знаю, наставникам видней.

— А ты что, не наставник, что ли? — Деланное безразличие в голосе Стерва Мишке не понравилось. — Сам-то не наказываешь?

— Я лесной науке учу, там в лесу никого наказывать не приходится, а здесь воинские порядки, я их не знаю.

«Похоже, с обучением новобранцев у нас проблемы. Ладно, разберемся с пленным, потом займемся этим. Блин, ну надо же было попу здесь столько проторчать! А стоило ли, сэр, так долго больным притворяться? Или уже привыкли быть хозяином в Воинской школе и терпеть любой надзор стало в лом? Что есть, то есть, приходится признать, но, кажется, дело не только в этом. Похоже, сэр Майкл, что природный Лисовин, с которым вас „скрестил“ Максим Леонидович, изрядным чревоугодником был. Вы спросонья не уследили, вот он вас „на автопилоте“ на кухню и привел, с соответствующими последствиями, так сказать. После такого позорища конфликтовать с отцом Михаилом было просто стыдно, пока он совсем не оборзел. Не обгадились бы с чревоугодием, не пришлось бы „прятаться в болезнь“, были бы все время рядом с попом, возможно все удалось бы разрешить в более мягком варианте. Вот вам и полная замена личности, промахнулся Максим Леонидович в этом пункте. Надо за собой следить, сэр, впрочем, это мы уже обсуждали».

В погребе было довольно прохладно, лицо узника выглядело нездоровым, даже если не обращать внимание на синяки.

«Да, холод, соленая пища, нехватка воды — почки запросто посадить можно. Морду разукрасили… и это называется „побить легонько“?»

— Ну что, надумал разговаривать, или вообще воду перестать давать? — Чувствовалось, что Алексею допрашивать пленного не впервой, и способов добывания информации он знает много. — И не надейся, что так и будешь тут спокойно сидеть! Если сейчас не заговоришь, отволочем в кузницу, а там сам знаешь…

По лицу пленника было видно, что намек Алексея он понял, но голоса так и не подал.

«Что заставляет его так упорствовать? Преданность моему предшественнику? Грамотное промывание мозгов, по поводу живущей за болотом страшной колдуньи или (чем черт не шутит?) специальная подготовка по тактике поведения на допросах? Сыграть в „плохого и хорошего полицейского“? Сомнительно — я рядом с Алексеем смотрюсь сущим молокосом, изобразить из себя альтернативу не получится. Или получится? Молокосос молокососом, но я ведь еще и боярич! Пожалуй стоит попробовать».

— Стерв! — Мишка попытался придать своему голосу максимум властности. — Его сегодня поили?

— Нет.

— Воды! И побольше!

Стерв полез из погреба, Алексей стоял молча, возможно догадался, что начинается какая-то игра. Мишка сделал вид, что ищет, на чтобы присесть, не нашел и скомандовал тем же тоном:

— Пошли наверх!

— Слушаю, Михайла Фролыч! — дисциплинировано отозвался Алексей, видимо, даже не понимая мишкиной затеи, счел нужным подыграть.

— А ты глаза прикрой! — обратился Мишка к пленнику. — После недели в погребе, на солнце ослепнешь.

Сидя на завалинке, Мишка смотрел, как пленник жадно пьет воду прямо из ведра, принесенного Стервом и раздумывал о том, как построить разговор, одновременно пытаясь понять хоть что-нибудь по внешнему виду «языка».

Внешность была какой-то непонятной. Отличить смерда от воина Мишка сумел бы легко, слишком заметный отпечаток накладывали на людей крестьянский труд или воинская служба. Крестьянином пленник не был — ни некоторой сутулости, ни загоревших дочерна рук и шеи, ни характерных мозолей. В то же время, не было в этом мужчине, присущих воину собранности, немедленной готовности к действию, которые почти всегда были заметны у мужей ратнинской сотни. Не был пленник и ремесленником. Руки кузнеца всегда в следах от ожогов, во въевшейся в кожу металлической пыли, руки гончара, наоборот, всегда чисты, пальцы чуткие, умеющие обращаться с податливым материалом. Не кузнец, не гончар, а какие еще ремесленники могут быть в таком маленьком поселении? Может быть рыбак? Нет, у рыбака суставы припухшие от постоянной возни в воде, с мокрыми сетями, а на руках следы от многочисленных порезов и уколов. Ноги тоже не такие, как у привыкшего ходить босиком. Судя по тому, что рассказал стерв, пленник был каким-то начальником, а судя по тому, что его внешность не носила следов прежней трудовой деятельности, поднялся в начальники он не из «низов».

Не худ, что называется, «в теле», даже, кажется, есть некоторый намек на брюшко. Еще не старый, тридцати, похоже, нет. Широкоплечий, осанка без следов сутулости, держится, если не с достоинством, то и без подобострастия, и, кажется, верно оценил тон, которым Мишка отдавал распоряжения. Еще одно подтверждение того, что привык общаться с высшим сословием, и сам не из простых.

— Напился? — Мишка кивнул на ведро, которое пленник все еще держал в руках. — Не бойся, не отберем, захочешь еще, попьешь, а пока ставь на землю и садись-ка вот сюда — погрейся на солнышке.

«Подействует или нет? Должно подействовать — отяжелел от воды, сейчас разомлеет у нагретой солнцем стены, от недельного сидения в погребе, конечно же, слегка заторможен, спать в холодном погребе, наверняка, как следует, не мог. Должен расслабиться и задремать».

— Алексей, а чего это у нас темница переполнена? — обратился Мишка к старшему наставнику, демонстративно не обращая внимания на пленника. — Неужто так все плохо с учебой обстоит?

— Плохо, не плохо, а сказать, что хорошо, не могу. Новичкам тут все непривычно, на прежнюю жизнь