— С этим я справлюсь. — Твердо пообещал Матвей (уроки Бурея явно прибавили ему уверенности в себе). — Только, господин сотник, бью челом: вразуми отца Михаила. Не должен воин плоть умерщвлять, она ему для другого требуется. Роська и без того, только что в нужник с молитвой не ходит. А поп ему совсем голову задурил: телесные страдания, мол, дух укрепляют.

— Добро! Я его вразумлю. — Дед зло оскалился. — Я его так вразумлю… Три дня у меня с колокольни кукарекать будет.

Угроза была не пустой и совершенно конкретной. По селу ходила легенда о том, как еще в молодости дед проделал примерно то же самое с одним из лодейщиков, пригнавших осенью купеческую ладью в Ратное. То ли нагрубил лодейщик молодой жене ратника Корнея, то ли, наоборот, был с ней излишне любезен, но в результате конфликта лишился нескольких зубов и охромел на правую ногу. Этого Корнею показалось мало, и провинившийся мореход, с корнеевым ножом у горла, орал петухом с колокольни Ратнинской церкви, пока не потерял голос.

Колокольня была гордостью ратнинцев. В то время, как, даже в городах, во многих церквях вместо колоколов висели железные доски — била — в Ратном имелся, пусть небольшой и не очень голосистый, но настоящий колокол. Был он взят в качестве трофея на ладье нурманов, тащивших колокол чуть ли не из самой Византии. Во всяком случае, надпись на нем была сделана по-гречески. Услышав колокольный звон, ратнинцы, нет-нет, да и вспоминали вокальные изыски корнеевой жертвы.

— Повязку я Роське больше срывать не дам. — Продолжил Матвей. — Если понадобится, к лавке привяжу. А как Михайла оклемается, пусть своему крестнику сам мозги вправляет. Приучил его, понимаешь, каждый день Псалтирь читать, да еще записывать… Попом хочет сделать, что ли?

Мотька высказал все это наставительным тоном умудренного жизнью мужика, постигшего все тонкости лекарского дела, солидно поглядывая на деда и небрежно кивнув в сторону Мишки, когда упомянул его имя. Видимо, уроки лекарки Настены о необходимости уверенного поведения при общении с больными он усвоил прекрасно. Плюс, общение с Буреем и обширная практика среди «спецназовцев», вынужденных терпеть Мотькино хамство.

Но сотник Корней всякие виды видал.

— А ну, придержи язык, лекарь недоделанный! — Дед, вроде бы, и не повысил голос, но сказано было так, что с Мотьки мигом слетел весь апломб. — С чего это ты решил, что можешь старшине Младшей стражи указывать: что делать, что не делать?

— Да я вовсе и не указываю… — Начал было оправдываться Мотька.

— Молчать, когда сотник говорит!!! — Что-что, а управлять голосом сотник Корней умел — создавалось впечатление, что его слова слышны даже на другом краю села. — Разбаловался у Настены под крылышком? Приказываю сегодня же отправляться на Базу, явиться к десятнику Перваку и приступить к обучению воинскому делу вместе со всеми! Верхом ездить так и не научился, оружия в руках держать не можешь, на кой ты нам нужен такой в походе?

— Так раненые же… — Растеряно пролепетал Мотька.

— А что, до тебя у нас раненых лечить было некому? — Дед был безжалостен так же, как и Матвей со своими пациентами. — Как же это мы обходились без мудрого лекаря Матвея? — Дед немного помолчал и добавил уже более мирным тоном: — Смотри, Матюха, тех, кто о себе слишком много воображает, жизнь бьёт очень сильно. И не дай тебе Бог…

Жизнь, видимо, решила подтвердить правоту сотника Корнея немедленно, даже не дожидаясь окончания его речи. Кто-то сильно толкнул снаружи дверь, спиной к которой стоял Мотька, и ученик лекарки получил такой подзатыльник, что едва устоял на ногах.

— Не стой в дверях. — Отстранив рукой Мотьку, в горницу вошел Алексей. — Звал, дядя Корней?

— Давно уже. — Ворчливо откликнулся дед. — Где тебя носит, Лёха?

— Так сам же велел хозяйства бунтовщиков посмотреть, дядя Корней. Пока все четырнадцать дворов обошел, пока все посмотрел…

— Пива нигде не видел? — Перебил дед. — У нас-то кончилось.

— Нет, не видел.

— А клюквы моченой, капусты квашеной?

— Вроде была клюква. — Алексей удивленно посмотрел на деда. — А для чего?

— Да для него. — Дед кивнул на Мишку. — Матюха сказал, что лечебно будет.

— Ну, так я пошлю кого-нибудь.

«Вот так — в чужих домах, не спрашивая хозяев. Разбойничьи навыки не забываются… Женщины собирали, замачивали, может, берегли для чего-то или для кого-то, а этот придет и заберет. И полезет Вам, сэр, в глотку эта клюква?»

— Дядя Леш, не надо. — Попытался возразить Мишка. — Обойдусь я.

— А-а, оклемался, старшина? — Алексей, видимо только сейчас заметил, что Мишка пришел в себя. — Раз лечебно, значит, надо! И не спорь!

— Деда, давай, хоть, сначала с людьми решим… Ну, чтобы не на глазах у них, что ли… мне же в горло не полезет… отнятое.

— Еще один святоша, ядрена Матрена! Нет, Лёха, все с ума посходили, все до одного!

— Отнятое? — Алексей хмуро глянул на Мишку, потом повернулся к деду. — Это, что ж? Михайла нас с половцами равняет?

Дед ничего не ответил, и Алексей снова обратился к Мишке:

— А если бы заговорщики верх над нами взяли, думаешь, так же, как ты скромничать стали бы? А ты представь себе, старшина, что мы тут все зарезанные лежим, а они в наших сундуках и кладовках роются! Что? Неверно говорю?

— Не знаю. — Буркнул Мишка. — А только мы не заговорщики и равняться на них нам не пристало.

— Может нам еще и повиниться перед ними, что зарезать себя не дали сонных? — Алексей снова оглянулся на деда, ожидая его поддержки, но дед по-прежнему молчал. — Да по обычаю мы их всех вырезать можем, и никто нас за это не попрекнет!

— Могли. — Негромко произнес дед.

— Что? — не понял Алесей.

— Могли. В ту же ночь. А теперь уже не можем. — Дед огладил бороду и выпрямился, показывая, что собирается высказать окончательное решение, оспаривать которое не позволит никому. — В ту же ночь, не останавливаясь, порубить всех подряд — могли. Но только в том доме, где нам сопротивлялись. А теперь может быть только суд и казнь, если есть вина. Суд уже был — я со стариками все обговорил. Вины на семьях нет…

— Но они же знали, что мужики нас убивать идут! Дядя Корней, они же все всё знали!

— И мы знали! Мужи всё решили меж собой оружием, бабы здесь ни причем! — Дед утверждающе пристукнул кулаком по лавке, на которой сидел. — Я приговорил: семьи заговорщиков изгнать, чтобы и корня их тут не осталось, но люди этому воспротивились. Сейчас мы тут должны сами решить: что теперь делать? Сами, потому, что никто другой за нас наше решение исполнять не станет. Бунт еще не окончен, нам сопротивляются, хотя уже и без оружия. Надо решать! Для того я вас и позвал. Где Лавруха шляется? Сколько его еще ждать? — Дед глянул на Матвея, все еще стоящего столбом у двери, и приказал: — Матюха, быстро Лавра сюда!

Мотька вышел и в горнице повисла тишина. Мишка прикрыл глаз и постарался расслабиться — разговор предстоял нелегкий.

«Значит вот о чем дед со мной посоветоваться хотел! Специально Машку поторапливал, чтобы вдвоем остаться, да Роську черти принесли. Теперь все будет сложнее — посоветоваться не получится, а Алесей с Лавром меня не очень-то и послушают.

Алексей просто не знает, что я необычный пацан, не было случая удостовериться. Относится он ко мне, хоть и с симпатией, но как к четырнадцатилетнему мальчишке, соответственно отнесется и к тому, что я скажу. А Лавр… Тут, теперь, вообще все сложно стало».

Отношения с Лавром у Мишки, в последнее время, не то, чтобы испортились, но о прежней близости времен конструирования косилки и «лечения» тетки Татьяны не приходилось и вспоминать. Все как-то пошло наперекосяк. Косилка оказалась мертворожденным детищем. То ли технологии XII до требований к