слезы.

Да, это было лучшее из его произведений. И сейчас, слушая сонату, он обнаружил вдруг, что способен думать о Касии без того ужасающего чувства потери, которое преследовало его с момента смерти супруги. Последние аккорды стихли. Робинтон вздохнул и вернулся к своим занятиям.

На представление он не пошел. Вместо этого он оседлал своего руатанского скакуна и надолго уехал из холда. Он даже заночевал под открытым небом. Но сны его были полны воспоминаниями о Касии, и Робинтон проснулся в поту и лежал до рассвета, вспоминая, как она смеялась, как щурила глаза, как мелодично напевала, как покачивала бедрами, соблазняя его…

Настала зима, и земли вокруг Форт-холда покрылись снегом. В один из дней Робинтона вызвал к себе мастер Дженелл.

— А, Роб! — приветствовал он подмастерья, едва лишь тот шагнул через порог. Он отцовским жестом обнял Робинтона за плечи и провел в свой кабинет. — У нас тут стряслось чрезвычайное происшествие. Помнишь Каренхока? Тощий такой, смуглый подмастерье. Он еще учился в одной группе с Шонегаром.

— Да, помню.

— Он сломал себе ногу, и очень неудачно. И теперь не сможет завершить свой маршрут. Ты бы не согласился подменить его в Южном Болле? До тех пор, пока он не сможет снова путешествовать?

Робинтон охотно согласился и быстро собрал вещи. К вечеру он уже был готов выехать. Задержался он ровно настолько, чтобы сообщить матери, куда он отправляется и почему. Мерелан ободрила сына, провела до дверей и ласково погладила по щеке.

— Знаешь, Роб, — твоя соната имела просто потрясающий успех… — мягко сказала она.

Робинтон кивнул, поцеловал матери руку и уехал.

Каренхок не успел объехать группу прибрежных холдов на восточном побережье Южного Болла. Когда Робинтон добрался до тех краев, там было жарко и влажно. Владелец морского холда встретил его с радостью.

— Знаете, подмастерье, мы очень беспокоимся о вашем товарище. Каренхока все очень любят, и за ним хорошо ухаживают.

— Вы очень добры, холдер Матсен. Мастер Дженелл просил меня передать, что он чрезвычайно вам признателен за заботу о Каренхоке.

— У нас хорошая целительница — местная уроженка, но училась она в цехе, все честь по чести. Она тоже присматривает за Каренхоком, но у нее много дел.

Холдер был человеком приземистым и коренастым, но тонконогим, и непонятно было, как его ноги выдерживают вес тела. Однако же, когда Матсен повел Робинтона к хижине, стоящей чуть в стороне от небольшой гавани, выяснилось, что движется он проворно. У входа в хижину стояло длинное кресло, сооруженное из обычного мягкого кресла и прикрепленного к нему табурета. Деревянная решетка, заплетенная виноградом, защищала кресло от утреннего солнца.

— Эй, Каренхок! Принимай гостя! — крикнул Матсен, когда они подошли.

На порог ступила какая-то женщина, поддергивая широкую длинную юбку. Бесхитростно улыбаясь, она поздоровалась с холдером и арфистом.

— А, так вот ты где, Лаэла, — слегка напряженным тоном произнес Матсен.

Лаэла с улыбкой повернулась к Робинтону, и глаза ее слегка расширились. Улыбка женщины сделалась теплее, а в поведении появилась едва уловимая обольстительность.

— Это — Робинтон, подмастерье цеха арфистов, — холодно произнес Матсен. — Лаэла помогает целительнице Саретте ухаживать за лежачими больными.

— Я просто выполняю свою работу, — сладким голосом пропела женщина, и Робинтон невольно усмехнулся.

Он не мог отрицать, что Лаэла очень чувственна — и что это его привлекает. Впервые за девять месяцев, прошедших после смерти Касии, Робинтон испытал нечто подобное. Он и сам не знал, хорошо это или плохо, но когда Лаэла проскользнула мимо него, он отчетливо ощутил читающееся в ее глазах и голосе приглашение.

— Каренхок сейчас в прекрасном настроении, — сказала она и, рассмеявшись, зашагала по тропинке.

Робинтон проводил ее взглядом.

— К Каренхоку сюда, — напомнил ему Матсен.

— Извините.

Матсен кашлянул и первым вошел в хижину.

Каренхок сидел у стола, вытянув сломанную ногу. У соседнего кресла стояла пара деревянных костылей — так, чтобы удобно было их брать. Робинтон узнал подмастерья: он вместе с Шонегаром занимался борьбой. Завидев Робинтона, Каренхок дружески помахал ему.

— Привет, Робинтон. Я тебя помню, — сказал он. — Хорошо, что Дженелл так быстро прислал мне помощника. Давай, присаживайся. Матсен, не подадите мне мех с вином?

Матсен подал. Робинтон с любопытством взглянул на этикетку и обнаружил, что это тиллекское красное — неплохое, в принципе, но терпкое. Ну, как бы то ни было, это вино, а значит, его можно пить.

К вечеру Робинтон уже во всех подробностях знал о несчастном случае, выпавшем Каренхоку. Его искренне восхитило мужество этого человека, сумевшего с переломанной в трех местах ногой доползти до тропы, на которой его и нашли. А дело было так: Каренхок верхом возвращался к себе в хижину, когда скакун — «второй такой тупой скотины свет не видывал!» — испугался тоннельной змейки и сбросил седока в глубокий овраг. Ударившись в панику, скакун куда-то забежал и домой вернулся нескоро, так что поисковый отряд разыскал Каренхока лишь глубокой ночью. Когда Робинтон что-то сказал насчет силы духа, Каренхок лишь пожал плечами.

— Ну, раз эта ошибка природы сбросила меня в овраг, нужно же мне было как-то выбраться?

Эта фраза чем-то зацепила Робинтона. «Сами забрались, сами выберемся». И снова в голове у него закружился прежний мотив.

Мелодия эта окончательно оформилась лишь много позже, но все же она вернулась, и Робинтон обрадовался тому, что снова способен думать о музыке.

Некогда он провел некоторое время у родственников матери, на восточном побережье, но эта часть Южного Болла была совсем иной. Берег здесь понижался постепенно и переходил в прекрасные пляжи, а пирсы выдавались далеко в море — у берега было слишком мелко, чтобы рыбацкие корабли могли подойти к причалу. Робинтон даже заставил себя выйти в море на шлюпе Матсена — он, правда, был раз в пять больше того, на котором плыли они с Касией. Но все-таки это было еще одним шагом на пути из пучины горя.

Осторожно расспросив Каренхока, Робинтон выяснил, что Лаэла — сама себе хозяйка и дарит свою благосклонность тому, кому пожелает. Каренхок был искренне признателен ей за великодушное отношение. И Робинтон тоже, хотя и вздрогнул, когда Лаэла дерзко заявила, что намерена изгнать печаль из его глаз. И ее раздражало то, что она так и не преуспела в своем начинании. А за ту зиму, что Робинтон провел в морском холде, Лаэла неоднократно возобновляла свои попытки.

Вскоре после окончания Оборота в небе над морским холдом появился дракон. Дети, с которыми Робинтон как раз занимался, возбужденно загалдели: драконы нечасто забирались так далеко на юг. Робинтон взглянул в небо, ладонью заслонив глаза от яркого солнечного света, и нерешительно позвал: «Сайманит'! Это ты?»

«Да, я».

В голосе дракона прозвучало такое веселье — совсем как у Ф'лона, — что Робинтон невольно улыбнулся.

«А что случилось? Что завело тебя так далеко от Бендена?» — поинтересовался Робинтон.

«Ты. Мы были в цехе. Нам сказали, что ты тут».

Бронзовый великан едва коснулся песка, а Ф'лон уже соскользнул с его шеи.

— Робинтон, я стал отцом! Я стал отцом! — закричал Ф'лон, размахивая руками, и гулко хлопнул арфиста по спине. С плеча у него свисал мех с вином. — Сын! Ларна подарила мне сына!