После первого же урока все изменилось.

— Да она же просто идиотка! — негодовал Петирон. — Она ничего не смыслит в музыке! Ты что, за целый месяц занятий так и не смогла ничему ее научить?

— Нет, — негромко ответила Мерелан и указала на закрытую дверь, напоминая, что ребенок спит.

— Но она же не умеет петь с листа — даже когда я сам отбиваю ей ритм! Если я перехожу в другую тональность, голос у нее срывается. Она думает, что я… я… — Петирон красноречивым жестом прижал руку к сердцу. — Что я разучу с ней всю партию наизусть! Неужели Максилант так и делал? — с раздражением поинтересовался он.

— Мне кажется, милый, что Максилант лишь восхищался ее чудесным голосом и умалчивал о пробелах в ее познаниях, — Мерелан старалась говорить невозмутимо, хоть ей и нелегко было скрыть ликование.

— Она не желает распеваться перед репетицией! И она сказала, что ты не потрудилась…

— Я «не потрудилась», Петирон, потому что так и не смогла доказать ей, что это необходимо! — гневно ответила Мерелан. — А Уошелл полагает, что если Халанна не научится петь грудью, то через несколько лет вообще лишится голоса!

Петирон невольно попятился. Он никак не ожидал от своей кроткой супруги подобной вспышки.

— Неудивительно, что тебе так хотелось, чтобы я сам с ней занимался, — почти угрюмо произнес он.

— Если уж ты не сумеешь ничему ее научить, значит, никто не сумеет, — сказала Мерелан, глядя прямо в глаза мужу. — Тебе она, быть может, и поверит, а мне — нет, ибо думает, что я ей завидую.

— А что, есть основания? — нахмурился Петирон. Мерелан расхохоталась.

— Милый мой, да я за все алмазы с берегов Исты не согласилась бы поменяться местами с этим ребенком! Уошелл совершенно прав, и ты сам это знаешь. Если она будет продолжать в том же духе, то вскоре лишится голоса.

— Да, он прав, — согласился Петирон и нахмурился еще сильнее. — Ну что ж, я не допущу, — он сделал нарочито затянутую паузу, — чтобы она испортила дуэт или арию. Я изменю и то, и другое так, чтобы ей оказалось под силу это спеть.

Мерелан ничего не сказала в ответ — лишь кивнула.

На следующем уроке Халанна так оскорбилась, что даже попыталась демонстративно уйти, хлопнув дверью. Возник спор, который могли слышать все желающие, ибо два голоса — баритон и контральто — звучали громко и пронзительно.

— Вы этого не сделаете! — взвизгнула Халанна.

— Еще как сделаю! Ты не в состоянии петь то, что я написал!

— Не в состоянии? Да как вы смеете!

— Нет, это как ты смеешь разговаривать с мастером таким тоном, девчонка! Уж не знаю, чему тебя учил Максилант — но так и не научил ни манерам, ни умению прочесть хотя бы простенькую партитуру!

— Простенькую партитуру? Да вы славитесь по всему Перну сложностью музыки! Я ни разу не слыхала, чтобы хоть кто-нибудь пел то, что вы написали! Это никому не под силу!

— Это с легкостью споет любой ученик первого года обучения! И все потому, что они знают нотную грамоту и смысл каждой ноты, которую поют!

— Я тоже знаю!

— Так докажи!

— Нет!

— А я говорю — будешь петь!

— Нет, не буду! И вы меня не заставите!

Многим показалось, что за этим возгласом последовал звук пощечины. И действительно, когда Петирон позволил Халанне удалиться, правая сторона лица у нее была темнее левой. Но зато она наконец прекратила орать во всю глотку. В тот день она трудилась над сочинениями Петирона до хрипоты — и в конце концов у нее начало что-то получаться.

— Надеюсь, он не слишком сильно ее стукнул, — тихонько сказала Мерелан Уошеллу.

— А мне кажется, для всех было бы лучше, если бы он врезал ей как следует, — без малейшего сочувствия заметил Уошелл.

После окончания урока Халанна поспешно выскользнула из кабинета и исчезла. Она постаралась как можно незаметнее пробраться через двор Форт-холда. Юркнув в свою комнату — где она по-прежнему жила не одна, — Халанна тут же захлопнула дверь и заперла ее на засов.

Но вот чего не знали наблюдатели, так это того, что Халанна подкупила ученика барабанщика, чтобы тот переслал срочное послание ее отцу, Халибрану. В послании говорилось, что ее оскорбили. Петирон признал, что действительно дал Халанне пощечину — чтобы она прекратила устраивать истерику; тому было достаточно свидетелей. А всякий мастер имел право наказать ученика, если тот относился к заданиям спустя рукава.

Когда мастер-арфист Дженелл и Бетрис, подмастерье цеха целителей, пришли поговорить с Халанной и объяснить, что так себя вести нельзя, девушка залилась слезами.

— Меня здесь никто не понимает! Меня унижают на каждом шагу! А я так на вас надеялась! — воскликнула она. — А вы ничуть не лучше всех остальных!

Как позднее сказала Мерелан Бетрис, она чуть не расхохоталась при виде этого представления.

— Никто тебя не унижает, — ответил Дженелл. Бетрис никогда еще не слышала, чтобы он говорил столь строго. — Тебя хорошо приняли в цехе, предоставили тебе самых лучших наставников. Мастер Петирон оказал тебе высокую честь — написал специально для тебя партию, позволяющую продемонстрировать всем твой голос. Это как-то трудно назвать унижением. Но ты, похоже, оказалась не способна по достоинству оценить эту честь. Тебе следует извиниться перед мастером Петироном…

— Извиниться? — От удивления Халанна даже подскочила с табурета. — Я — дочь владельца холда, и я ни перед кем не извинюсь! Это он должен извиниться передо мной за ту пощечину, или…

— Довольно! — оборвал ее Дженелл и повернулся к супруге. — Надо запереть ее в отдельную комнату и посадить на хлеб и воду.

Это оказалось проще сказать, чем сделать. Потребовались соединенные усилия Дженелла, Бетрис и Лорры, чтобы оттащить визжащую и брыкающуюся Халанну на третий этаж главного здания цеха, в одну из свободных гостевых комнат. Сперва Халанна отказывалась и от еды, и от питья и даже выливала воду, но вскоре жажда оказалась сильнее стремления покрасоваться. Поскольку ее тайное послание принесло результаты лишь через шесть дней, Халанна успела проголодаться и согласилась есть все, что дают, но по-прежнему отказывалась извиниться или пообещать исправиться. На любые попытки поговорить с ней она отвечала потоком оскорблений и угроз. Даже целительнице Джинии не удалось образумить своенравную девицу.

Караульный, дежуривший на восточной башне Форт-холда, заметил, что от порта к холду скачет отряд из десяти человек, все при оружии, — и поднял тревогу, переполошив и лорда Грогеллана, и весь Дом арфистов. Поскольку Грогеллан знал о тайно переданном послании, он собрал для встречи гостей своих сыновей, племянников и стражников. Получился внушительный отряд. Когда гости въехали во двор Дома, мастер Дженелл, Бетрис, Джиния, Петирон и Мерелан стояли, поджидая их, на широкой лестнице, а все ученики, подмастерья и мастера устроились так, чтобы следить за ходом событий.

Отряд Халибрана остановился. Холдеру нетрудно было догадаться, где находится его «оскорбленная» дочь, — та высунулась из окна и завопила во всю глотку.

— Отец, она опять за свое! — с отвращением произнес один из всадников. — Я совершенно уверен, что это она кого-то оскорбила.

Юноша был так похож на Халанну, что не оставалось сомнений: это ее брат. Но, кроме него, в отряде было еще несколько белокурых молодых парней, отмеченных печатью фамильного сходства.

Халибран спешился и велел сыну держать язык на привязи. Холд Халибрана не принадлежал к числу Великих, но был очень богат благодаря плодородию земли и рудникам. Зато в самом Халибране, в отличие от его дочери, не чувствовалось ни капли заносчивости. Он поднялся по лестнице и пожал руку мастеру- арфисту.