— Понимаю, — кивнула девушка, возвращаясь к прежней апатии. — Бедная моя девочка, как жаль, что ты узнала об этом так рано.

— Узнала… о чем?

— О том, что нигде так не одиноко человеку, как в шумной толпе большого города.

Поллианна немного нахмурилась и задумалась:

— Неужели? Не понимаю, как можно быть одиноким, если кругом полно людей. И все же… — Она заколебалась, и складка на лбу стала глубже. — Я и в самом деле чувствовала себя сегодня одинокой здесь, хотя вокруг было столько людей. Только они, кажется, не думали обо мне… или не обратили внимания.

Красивая девушка с горечью рассмеялась:

— Вот именно. Они никогда не думают и не обращают внимания. Толпа всегда такая.

— Но некоторые все же обращают. И мы можем этому радоваться, — попыталась переубедить ее Поллианна. — Теперь, когда я…

— О да, некоторые обращают… — перебила ее собеседница и, вздрогнув, испуганно взглянула на дорожку за спиной Поллианны. — Некоторые обращают… и даже слишком…

Поллианна в испуге съежилась — она так часто сталкивалась с нелюбезным приемом в этот день, что стала впечатлительна как никогда прежде.

— Вы говорите… обо мне? — запинаясь, выговорила она. — Вам не хотелось, чтобы я… на вас… обращала внимание?

— Нет-нет, детка! Я говорила о… о совсем другом человеке. О том, кому не следовало бы обращать на меня внимание… Я даже рада, что есть теперь, с кем поговорить, только… только сначала я думала, что это кто-то из дома…

— А, значит вы здесь не живете, так же, как и я… то есть живете не всегда.

— Да, сейчас я живу здесь, — вздохнула девушка, — если, разумеется, это можно назвать жизнью… то, что я делаю.

— А что вы делаете? — с интересом спросила Поллианна.

— Что я делаю? Что ж, я расскажу тебе, что я делаю! — воскликнула девушка с неожиданной горечью в голосе. — С утра и до вечера я продаю тончайшие кружева и яркие ленты смеющимся и болтающим между собой девушкам. А потом иду домой — в маленькую комнатку на четвертом этаже с окошком на задний двор. В комнатку вмещается лишь узкая продавленная койка, умывальник со щербатым кувшином, шаткий стол и я. Летом в ней жарко, как в печи, а зимой холодно, как в леднике, но это единственное место, куда я могу уйти, и предполагается, что я должна сидеть там, когда не работаю. Но сегодня я вышла — я не собираюсь ни сидеть в этой комнатушке, ни идти читать в пыльную старую библиотеку. Сегодня наш последний свободный вечер в этом году — и к тому же дополнительный, и я хочу весело провести время… хоть раз. Я тоже молода и люблю пошутить и посмеяться не меньше, чем те девушки, которым я изо дня в день продаю кружева и ленты. Так вот, сегодня я собираюсь шутить и смеяться.

Поллианна улыбнулась и одобрительно кивнула:

— Я рада, что вы так думаете. Я тоже так думаю. Быть счастливой — это гораздо веселее, правда? Кроме того, сама Библия велит нам это делать — то есть веселиться и радоваться. Она говорит нам об этом восемьсот раз! Но вы, наверное, сами знаете, где в Библии говорится про радость.

Красивая девушка отрицательно покачала головой. На ее лице появилось странное выражение.

— Нет, — ответила она сухо, — не скажу, чтобы я сейчас думала о Библии.

— Нет? Разумеется, может быть, вы и не думали, но понимаете, мой папа был священником, и он…

— Священником?

— Да. И ваш папа тоже? — воскликнула Поллианна, заметив, как изменилось выражение лица девушки.

— Д-да. — Девушка чуть заметно покраснела.

— О, и он тоже, как мой папа, ушел на небеса, чтобы быть там с Богом и ангелами?

Девушка отвернулась.

— Нет. Он живет… дома, — ответила она чуть слышно.

— Ах как вы, я думаю, рады, — вздохнула Поллианна с завистью. — Вот если бы я могла хоть раз увидеть моего папу… ведь вы видитесь с вашим папой, правда?

— Нечасто. Понимаешь, я живу здесь…

— Но вы все-таки можете увидеть его, а я моего папу — нет. Он ушел к маме и к моим братикам и сестричкам на небеса и… А у вас и мама есть… на земле?

— Д-да. — Девушка беспокойно вертелась на скамье и даже привстала раз или два, словно желая уйти.

— Ах, значит, вы можете видеть их обоих, — вздохнула Поллианна с выражением неописуемой тоски на лице. — Как вы, наверное, рады! Ведь никто так не заботится о нас и не уделяет нам столько внимания, как папы и мамы, правда? Уж я-то знаю, потому что у меня был папа… он умер, когда мне исполнилось одиннадцать. Но вместо мамы все это время у меня были дамы из благотворительного комитета, пока меня не взяла к себе тетя Полли. Дамы из комитета были очень милые… но они не могут заменить ни маму, ни даже тетю Полли, и…

Поллианна говорила и говорила. Тут она была в своей стихии. Она любила поговорить. И ей ни разу не пришло в голову, что есть что-либо странное, неразумное или даже не совсем приличное в таком откровенном изложении собственных мыслей или истории своей жизни совершенно незнакомому человеку на скамье в городском парке. Для нее все мужчины, женщины, дети были друзьями, будь то знакомые или незнакомые — и до сих пор она находила незнакомых ничуть не менее замечательными, чем знакомых, ведь в общении с ними всегда было что-то от тайны и приключения — пока они из незнакомых превращались в знакомых. Поэтому-то так откровенно и беседовала она с сидевшей рядом девушкой о своем отце, о жизни в далеком городке на Западе, о переезде в Вермонт, о тете Полли. Она говорила о своих старых и новых друзьях и конечно же об игре. Об игре она рассказывала почти всегда и всем, рано или поздно. Игра стала, казалось, частью самого существа Поллианны, а потому было невозможно не говорить об этом. Что же до девушки, она почти не раскрывала рта, хотя в позе ее уже не было прежней апатии. Заметная перемена произошла во всем ее облике: пылающие щеки, сдвинутые брови, беспокойный взгляд, нервно сплетаемые и расплетаемые пальцы — все свидетельствовало о внутренней борьбе. Время от времени она с тревогой поглядывала на дорожку за спиной Поллианны и вдруг, бросив очередной такой взгляд, схватила девочку за руку.

— Послушай, детка, побудь со мной еще минутку! Не уходи, слышишь? Оставайся на месте. Вот идет человек, которого я знаю, но что бы он ни говорил, не обращай внимания и не уходи . Я останусь с тобой. Понимаешь?

Поллианна открыла рот от удивления и растерянности и, прежде чем смогла вымолвить хоть слово, увидела перед собой очень красивого молодого человека, остановившегося возле скамьи.

— Ах, вот вы где, — с любезной улыбкой обратился он к собеседнице Поллианны, приподняв шляпу. — Боюсь, мне придется начать с извинений — я немного опоздал.

— Ничего страшного, сэр, — торопливо отозвалась девушка. — Я… я решила не идти.

Молодой человек беспечно рассмеялся:

— Ну что вы, дорогая! Не будьте так суровы с человеком только из-за того, что он немного опоздал!

— Дело не в этом, — защищалась девушка; щеки ее пылали. — Я хочу сказать, что… я не пойду.

— Глупости! — Мужчина перестал улыбаться и заговорил резко: — Вчера вы обещали.

— Да, я знаю. Но я передумала. Я сказала моей маленькой подруге, что… я останусь с ней.

— Да, но если вам хочется пойти с этим милым молодым человеком… — начала было Поллианна, но тут же умолкла под взглядом, который бросила на нее девушка.

— Я уже сказала, что предпочитаю не ходить. И не пойду.

— Но скажите на милость, отчего такой неожиданный и крутой поворот? — спросил молодой человек. Лицо его исказилось и показалось Поллианне совсем не таким красивым, как прежде. — Вчера вы говорили…

— Я знаю, что говорила, — перебила его девушка возбужденно. — О, я и тогда понимала, что мне не следует этого делать… А теперь я понимаю это еще яснее. Вот и все. — И она отвернулась с решительным