Бисетр, известный во время королевского правительства под названием «Бастилия для сброда», был, собственно говоря, в 1801 году тюремной больницей с тремя тысячами заключенных, молодых и старых, честных и преступных, больных и здоровых. Больных было большинство.

Паралитики, эпилептики, буйные, сумасшедшие, хронические, венерические и проч. представляли печальную, отталкивающую картину.

Помещение де Сада в эту больницу было равносильно признанию его душевнобольным.

Некоторые из его выходок подтверждали это мнение.

Рассказывали, что в Бисетре он занимался тем, что бросал в грязь розы, за которые платил страшно дорого.[13]

Имея под видом больного относительную свободу, он воспользовался этим, чтобы учить безнравственности окружавших его людей, очень способных к этой науке. Так как его ученики уж чересчур живо заинтересовались его уроками, то оказалось необходимым перевести его в Шарантон.

В то время был особый род больных, «государственные сумасшедшие», т. е. люди, которым приписывали умственное расстройство просто за то, что они беспокоили или стесняли правительство. В «Исторических заметках» Марка Антония Бодо, бывшего депутата Законодательного собрания, упоминается о подобных сумасшедших и о наказаниях, которым их подвергали с целью вернуть рассудок.

Указав на жертв произвола, Бодо останавливается на де Саде. «Он автор многих произведений, — говорит он, — чудовищно непристойных. Это был, несомненно, судя по его сочинениям, теоретически развращенный человек, но не сумасшедший.

В нем были все признаки нравственной испорченности, но не безумия; ум его был односторонен, но его сочинения указывают на большую его начитанность по древней и современной литературе, которую он усвоил, так как задался целью доказать, что беспутство освящено примерами греков и римлян.

Этот род исследований безнравствен, но чтобы довести их до конца, надо обладать умом и способностями; между тем де Сад облек их в форму романов, в которых проводятся безнравственные доктрины в строгой системе — безумный не в состоянии был бы этого сделать».

Монастырь Шарантона, куда по просьбе своего семейства помещен здоровый или сумасшедший маркиз де Сад, был преобразован в «Больницу милосердия» Директорией…

Директором этой больницы был назначен г. де Кульмье…

Де Кульмье применял к душевнобольным теории, почти современные. Он устраивал спектакли, танцы и даже фейерверки. В маркизе де Саде он нашел драгоценного сотрудника.

Несомненно, в Шарантоне было лучше, чем в Венсене и Бастилии.

Маркиз де Сад был переведен в этот образцовый дом 27 апреля 1803 года. Префект полиции поручил гражданину Бушону препроводить его туда, а семейство де Сада, как и префект, поручило де Кульмье наблюдать, чтобы он не имел ни с кем никаких сношений. Как сообразительный человек, директор не преминул извлечь пользу из этих опасений и потребовал за своего нового пациента плату, соответственную заботам о нем и тем предосторожностям, которые надо соблюдать в отношении его.[14]

Хотя условия жизни де Сада были очень хороши и с ним обращались не как с заключенным, а как с больным, он, однако, не преминул вступить в открытую войну с директором больницы.

В письме к нему от 20 июля 1803 года, спустя два месяца после его поступления, он в несдержанно- резких выражениях жалуется на обращение с ним г. де Кульмье и заканчивает письмо следующей фразой: «Вы, видимо, не понимаете, что Ваше поведение в отношении меня уподобляет Вас самому негодному лакею». Нет сомнения, что такого почтенного человека, как Кульмье, никто до тех пор не дерзал сравнивать с лакеем. Его изумление было равносильно негодованию.

Вместе с тихими больными, покорившимися своей судьбе, в Шарантоне были и сумасшедшие, страдающие манией преследования, и заключенные, которые мечтали освободиться. Они интересовались политическими событиями.

Учреждение Империи породило в них надежды, еще более укрепившиеся под влиянием четырех статей сенатского постановления от 28 флореаля XII года (18 мая 1804 года).

Сенатом была образована комиссия из семи членов, выбранных из его среды, для исследования правильности арестов, произведенных согласно 46-й статье Конституции, и того обстоятельства, все ли задержанные лица были представлены в суд в течение десяти дней с момента их ареста.

Комиссия эта получила название «Сенатская комиссия о личной свободе».

Все лица, задержанные, но не преданные суду в течение десяти дней после их ареста, могли обращаться непосредственно лично и через своих родных, через поверенных или же путем петиции в комиссию.

Через несколько дней по сформировании комиссии, не успевшей еще начать действовать, в нее поступила уже следующая петиция:

«Маркиз де Сад, литератор, членам Сенатской комиссии о личной свободе.

Сенаторы!

Сорок месяцев я нахожусь в самых жестких и несправедливых оковах.

Заподозренного с 15 вантоза IX года в сочинении безнравственной книги, чего я никогда не делал, меня не перестают с того времени держать в разных тюрьмах, не предавая суду, чего я только ни желаю и что является для меня единственным способом доказать свою невинность.

Стараясь найти причину такого произвола, я открыл наконец, что это гнусные интриги моих родных, которым я во время революции отказал в участии в их происках и убеждений которых не разделял. Озлобленные моей постоянной и неизменной преданностью моему отечеству, испуганные моим желанием привести в порядок мои дела, расплатившись со всеми кредиторами, от разорения которых эти бесчестные люди могли бы выиграть, они воспользовались оказанным им доверием и разрешением возвратиться во Францию, чтобы погубить того, кто им не сопутствовал в бегстве из отечества. С этого времени начинаются их ложные обвинения, и с тех пор я в цепях.

Сенаторы! Новый порядок вещей делает вас судьями и вершителями моей судьбы; с этого момента я спокоен, так как эта судьба, столь несчастная, находится теперь в надежных руках людей таланта, мудрости, справедливости и ума».

Руки людей «таланта, мудрости, справедливости и ума» (это было слишком много для сенаторов 1804 года) не оказались такими услужливыми, как рассчитывал маркиз де Сад. Без сомнения, многие из этих просвещенных стариков, которых он считал распорядителями своей судьбы, читали его «Жюстину».

Четыре года спустя в прошении, помеченном 17 июня 1808 года, маркиз де Сад уже обращается прямо к Его Величеству императору и королю, протектору Рейнской конфедерации:

«Государь!

Господин де Сад, отец семейства, среди которого он, к своему утешению, видит сына, отличавшегося в армии, влачит почти двадцать лет последовательно в различных тюрьмах самую несчастную жизнь. Ему семьдесят лет, он почти слеп, страдает подагрой и ревматизмом в груди и желудке, который причиняет ему ужасные боли; удостоверения врачей Шарантона, где он в настоящее время находится, доказывают справедливость всего изложенного и дают право просить освобождения».

Этот неисправимый проситель нашел, как оказывается, наилучшее средство вынудить освободить его из Шарантона.

Он сделался там невыносимым.

Больница то и дело оглашалась его бешеными криками. Он беспрестанно злоупотреблял снисходительностью и терпением г. де Кульмье, который не решался ему дать надлежащий отпор.

Циник и пьяница под старость, теоретик порока, так как быть практиком он уже был не в состоянии — маркиз стал предметом всеобщего презрения.

Г. де Кульмье мирился с этим, но главный доктор Руайе-Колар взглянул на это дело серьезнее.

Он счел своим долгом уведомить министра полиции Фуше и написал ему письмо от 2 августа 1808 года, которое является одним из самых подробных документов о пребывании маркиза в Шарантоне.

«Имею честь обратиться к власти Вашего превосходительства по делу, которое крайне интересует меня по должности и от разрешения которого зависит порядок дома, в котором вверены мне обязанности врача.

В Шарантоне находится человек, прославившийся, к несчастью, своей дерзкой безнравственностью, и