подобными женщинами, пусть его. Я не ревную».

Она со вздохом отложила книгу. Ох, да конечно, она ревновала, что и говорить. Безумно ревновала. Хоть и повторяла себе бессчетное количество раз, что не имеет на это права, тем более если собирается расторгнуть брак. Единственное, что удерживало ее от проявления своей ревности, было его несомненное ожидание этого. Вот тогда-то он и напомнит ей, что это она первая затеяла всю эту кутерьму.

Она решила бороться с этим так: она просто не будет замечать его отлучек из дому и отказалась прилагать малейшие усилия к тому, чтобы следить за хозяйством. В конце концов, если она всего лишь гостья, то зачем ей пытаться придать этому дому хоть какой-то уют?

Но она слишком привыкла работать, быть полезной, чтобы до конца выполнить свое намерение. После впустую прошедшего скучного дня она сдалась и принялась за работу… вернее, за ту часть работы, к которой ее допустил надменный Луис. Они с Чучу занялись генеральной уборкой, видимо, впервые после того, как здесь поселился заядлый холостяк Саймон. Они отмыли и отскребли все закутки и закоулки дома, брошенного на попечение двух мужчин. Она даже готовила сама, потому что Чучу оказалась не слишком хорошей поварихой, а Камиллу великолепно научила готовить мама еще в те далекие дни в Баратарии.

Покончив с этими обычными для хорошей жены обязанностями, она поняла, каково это — постоянно вести свое хозяйство. Она уже не хотела расторгать брак и возвращаться в дом Фонтейнов, даже если дядя Август и позволит ей это. Ей понравилось самой распоряжаться своим временем, делать все так, как хочется ей, а не кому-либо другому. И ведь если, как предупреждал Саймон, дядю Жака арестуют, она не сможет рассчитывать на его помощь. А если она будет предоставлена самой себе, ей ни за что не разрешат видеться с тетей и кузинами. Ситуация нравилась ей все меньше и меньше.

Но каждый раз, когда она подумывала отступить и сказать Саймону, что она не права, ее снова охватывало чувство протеста. Кроме того, ей неприятен был способ, каким Саймон пытался заставить ее передумать. Вот негодяй! Это же нечестно. Просто нечестно.

Ну хорошо, она не сдастся. Не позволит ему заставить ее сдаться! Он должен понять, что с ней так поступать нельзя, иначе она не останется его женой.

В этот момент в гостиную торопливо забежала Чучу и поспешила к дубовому комоду, где лежало белье.

Отложив книгу, Камилла смотрела, как девушка открывает один за другим ящики, пытаясь что-то отыскать.

— Что ты делаешь, Чучу? Я думала, ты уже час как в постели.

— Хозяину нужно отнести на кухню полотенца, мадемуазель… В смысле, мадам. Луис послал меня за ними. А потом я должна еще принести бутылку виски. Луис велел поторопиться, потому что хозяин требует все это немедленно.

— Ах, вот как, требует?! — возмутилась Камилла. — Знаешь, он ведь не твой хозяин и не имеет права отдавать тебе приказы. — Она подошла к комоду и достала из нижнего ящика стопку полотенец. Ну и тип! Она, значит, не имеет права приказывать в этом доме, зато его слуга может отдавать приказы Чучу, когда ему вздумается. Нет, она ему все сейчас выскажет! — Я сама это сделаю, Чучу. Иди в свою комнату.

Чучу посмотрела на нее с облегчением. Они сразу не поладили с мрачным слугой Саймона, и Чучу была просто счастлива, что ее избавили от необходимости лишний раз иметь с ним дело.

Камилла вышла из комнаты, ворча про себя. Саймон и его слуга считают себя в доме королями. Да боже мой, Луис всего-то несколько месяцев служит здесь, а уже стал таким же задиристым и вспыльчивым, как хозяин. Что ж, пора приструнить их обоих. Она не собирается больше жить в такой нелепой обстановке.

Войдя в кухню, она увидела, что Луис сидит развалясь на бочке, закинув руки за голову, с видом полнейшей расслабленности и душевного покоя. И хотя он все же встал при виде ее, в лице его не промелькнуло ни малейшего намека на смущение.

— Это полотенца хозяина? — спросил он лениво. —

Я отнесу ему.

— Нет, — сказала она. Нехорошо отменять приказания хозяина, но она доведет это до конца во что бы то ни стало. — Я сама отдам их ему, Луис. Можешь идти за виски, которое тебе велели принести.

— Но, мадам Вудвард, он…

— Делай, что я велю, — приказала она, рывком открыла дверь и вошла, готовая показать Саймону, на что способен ее острый язычок.

Но тут произошло непредвиденное. Она как-то упустила из виду, зачем, собственно, Саймону могли понадобиться полотенца. Он купался. Сидел в ванне посреди кухни, меньше чем в двух футах от нее, абсолютно голый.

Она едва не вскрикнула и ринулась было обратно к двери, но он уже услышал, как кто-то вошел, и, прежде чем она успела принести поспешные извинения, поднялся из воды во всей красе.

— Как раз чертовски вовремя, Луис, — прорычал ой, оборачиваясь. — Вода уже остывает…

Он резко замолчал, увидев ее. А она только и могла открывать и закрывать рот, не в силах выдавить из себя ни звука.

Она никогда раньше не видела обнаженного мужчину. Ну… разве только мальчиков — своих двоюродных братьев, когда их купала, — поэтому что-то она, конечно, себе представляла. Но, право же, не до такой степени. Ой, ну просто ужас!

Но каков наглец! Он стоял, смотрел, как она, открыв рот, пялится на его «мужское достоинство», и губы его кривила ухмылка. Она знала, что мускулы у него что надо, но даже не могла себе представить, какая у него совершенная фигура. Он как будто сошел с картинки, притом картинки весьма пикантной. Под его гладкой кожей четко прорисовывались линии мышц, русые волосы покрывали его широкую грудь, придавая ему еще более мужественный вид. Разворот плеч был восхитителен, и великолепно развитый пресс говорил о его образе жизни… как, впрочем, и шрамы, во множестве рассыпанные по телу.

Взгляд ее перенесся на его лицо, но недостаточно быстро, чтобы не успеть заметить, как то, на что она уставилась вначале, стало на глазах увеличиваться.

— Так ты собираешься отдавать мне полотенце, — спросил он чуть хриплым голосом, — или так и будешь стоять и рассматривать меня? — И когда кровь бросилась ей в лицо, он добавил: — Я-то, конечно, не возражаю. Но предпочел бы, чтобы и ты мне дала такую же возможность.

До нее не сразу дошло, что он имел в виду, но, когда дошло, она стала совершенно пунцовой. Несмотря на твердое решение не обращать внимания на его попытки соблазнить ее, тепло заструилось по ее телу, как легкий дымок от потрескивающих в пламени веток кипариса.

Она должна немедленно бежать отсюда. Отворачиваясь и отступая с полотенцем, до сих пор зажатым в руке, она пробормотала:

— Я позову Луиса, чтобы он помог тебе.

— Что, боишься подойти поближе, Принцесса? — донесся до нее нежный голос. — Вот уж не думал, что ты окажешься такой трусихой.

При этих словах она замерла. Гордость заговорила в ней, и, хотя она прекрасно знала, что только этого он и ждет, она решила не уходить. Она снова повернулась к нему. Но теперь она была куда внимательнее и тщательно следила за своим непослушным взглядом. Не настолько она была храброй.

Стараясь показаться равнодушной, она ступила ближе и протянула ему полотенце на самом кончике пальца, стараясь быть все же подальше от него. Но бесполезно. Его руки вместо того, чтобы подхватить полотенце, поймали ее саму.

Бросив полотенце на край ванны, он притянул ее к себе поближе.

— Почему бы тебе не присоединиться ко мне?

— Ты сказал, что вода остыла. — Она пыталась вырвать у него руку, но он не отпускал.

Он поднял ее лицо за подбородок, чтобы она смотрела ему в глаза, серо-голубые, яркие, такие яркие, что внутри у нее зажглись искры.

— По-моему, нам легко удастся разогреть ее, Принцесса. Как думаешь?

Она смотрела на него не отрываясь. Сила его взгляда, казалось, напрочь лишила ее дара речи. Нельзя же просто так стоять здесь, всего в нескольких футах от его обнаженного тела. Впрочем, сдвинуться с места она и не могла, особенно под его взглядом. А глядит он на нее, как проголодавшийся кот на миску сметаны.