Это было в те времена, когда у нас, людей образованных, появилось благородное стремление идти в народ и разбудить его. Тогда и я в городке С. предпринял издание одной газеты, прославившей себя тем, что она была первой и вместе с тем последней газетой в этом городке. Эта газета была и останется на века единственным проявлением культуры в С.

И если бы вы знали, какая это была газета! Она была поделена на рубрики, в ней были заголовки и подзаголовки. В ней помещались литературные новости, сенсации, телеграммы и все прочее, что полагается иметь серьезной газете. В самой редакции газеты разделение труда было следующим: я писал передовицы, телеграммы составлял я, я же заполнял литературную страничку, «немного шуток», так же как и «торговлю и оборот», писал я и, наконец, «объявления» снова писал я. Одним словом, я был самым главным своим сотрудником.

Передовые статьи я начинал обычно в высоком стиле, например, словами: «Sine ira et studio»,[1] или: «Jacta est alйa»,[2] или: «Vitam comprendere vera!»[3] и так далее. Затем я пространно писал о городской пыли, общинных фонарях и многих других вещах. И обычно эти статьи заканчивал фразами вроде: «Твердый орешек не сразу раскусишь!», или: «Ни богу свечка, ни черту кочерга», или: «Нас и на коне не обскачешь!»

С обзором международных событий дело обстояло совсем просто. Упомяну две-три политические личности, два-три курорта, где встречаются государственные деятели, два-три иностранных слова – вот и готов политический обзор. Из этого словаря я чаще всего употреблял слова: Бисмарк, Гире, Гладстон, Бад- Ишл, Баден-Баден и, наконец: «инициатива», «компромисс» и «солидарность».

В «Новостях дня» я обычно отмечал явления местного происхождения, например: «Сегодня в наш юрод прибыли четыре путешественника, что дает возможность сделать глубокие выводы о развитии нашего города», или: «Освещение нашего города быстро прогрессирует. Вчера городская община решила за свой счет воздвигнуть еще один фонарь. Это уже девятый фонарь за последние двадцать четыре года, и если городская община не ослабит своего рвения, наш город станет одним из самых освещенных городов провинции».

Политические телеграммы я перепечатывал из старых газет, подшивка которых у меня была. «Бисмарк отправился в…», «Великий полководец находится в Бад-Ишле…» – и с телеграммами покончено. В конечном счете это такие телеграммы, которые могут перепечатываться каждый год.

Для литературной странички я купил одну книгу. В ней была изложена очень занимательная любовная история. Помнится мне, что там дело касалось двоих, которые полюбили друг друга, а родители их, враждовавшие между собой, не хотели и слышать об этой любви. А так как они не могли пожениться, один из них в конце книги покончил жизнь самоубийством. И эта длинная история отлично перепечатывалась и заполняла литературную страничку.

Для раздела «Немного шуток» материал был не всегда, но я ловко выходил из этого положения, составляя «мудрые изречения», которые извлекал прямо из священного писания, катехизиса и других хороших книг.

Что касается «Торговли и оборота», то я и сейчас, черт меня побери, не знаю, как я тогда выкручивался. Эта рубрика приносила мне самые большие мучения, и над ней мне приходилось больше всего грызть перо. В один день я пишу: «На будапештском рынке падают цены из-за малой активности покупателей»; на другой день: «Из-за малой активности покупателей на будапештском рынке падают цены…» А что писать на третий день?

Объявления, если кто принес, – хорошо, а если нет, то сам объявляю, что продаю «старые кувшины», «500 литров черного вина», «дубовый игловый лесоматериал», «1000 штук черепицы», снова «старые, но глазированные кувшины», и только один бог знает, чего я там не объявлял.

И, таким образом, как видите, я один «одевал» свою газету с головы до пят.

Редакция моя находилась на главной улице, правда, она была немного низковатой, но я высоко и не метил. В углу у окошка стоял большой ящик, и на нем пол-литровая бутылка из-под вина, полная чернил, и перо, которым я писал и передовицы, и объявления, и мудрые изречения. Сейчас ни один человек не поверил бы, что все это можно было написать одним-единственным пером.

На ящике лежали всегда готовые длинные листы бумаги для передовых статей, и на них уже за месяц вперед были написаны заголовки. На стене висели две-три газеты на иностранных языках, чтобы всякий, случайно зашедший в редакцию, мог видеть их, а рядом с ними висели мои праздничные брюки.

Так, приблизительно, выглядела моя редакция.

Ближайшим моим соседом был Йоца Бочарский, парикмахер, воспитанный и учтивый человек, известный в городе тем, что его уже семь раз судили за драки, в которых он всегда пускал в ход свою тамбуру,[4] да так, что два «эксперта» заявили на суде, что считают ее смертоносным оружием. Я ему бесплатно давал, газету, так как он всегда приходил ко мне на помощь, когда кто-либо из подписчиков приходил меня бить за то, что ему, несмотря на внесенную плату, не доставлялась газета.

Мой разносчик газет не был столь полезен, но и он был весьма почтенным человеком. Он имел обыкновение злиться на самого себя и, чтобы долго не мучиться, ложиться спать. Случалось и такое: только выйдет номер, а он разозлится, изругает сам себя и залезет в тот ящик, что служит мне столом, подложит под голову старые номера газет и мирно захрапит. Я ему ласково говорю:

– Яков, прошу вас, встаньте и разнесите номер!

А он зло на меня посмотрит из ящика, будто желая сказать: «Как мне платишь, так я тебе и разношу», – повернется на другой бок и продолжает спать. Разумеется, в этом случае я прячу номера под пальто, чтобы разнести их самому, и по возвращении докладываю ему, что дело сделано.

Однажды в базарный день ему потребовались деньги, а у меня случайно их не оказалось. Он сначала разозлился на себя, затем на меня, схватил меня за горло и притиснул к стене. Тут, как всегда, на помощь прибежал сосед Бочарский; он растащил нас и так подействовал на нас, что мы все простили друг другу и помирились.

Так шли дела. Иногда у меня были деньги, и я обедал в кафане. Там я обычно вел важные разговоры с людьми, которые считали меня очень умным человеком, с теми же, которые считали меня равным себе по