Это к спору о символах подлинной империи. 'Буран', как советское чучело для детей, стоит в Парке культуры в Москве. Байконур запродан американцам, советские ракетчики-изобретатели уже строят новые поколения ракет на американских полигонах, все имперские пропагандисты, от Евтушенко до Айтматова, сменили империю и облепили статую Свободы. В решительную минуту к пульту управления обороной России готовы подойти лишь сакральные бородачи из казачьего войска атамана Филина или эзотерические Богодулы, выползшие из северных лагерей.
Валентину Распутину - шестьдесят лет. Счастлив он или нет в своей жизни? Он всю жизнь боролся за свой листвень, за свой очаг, за печное счастье, а его - наперекор ему - втаскивали во все имперские затеи, к пятидесятилетию присваивали звание Героя Социалистического Труда, из байкальской тиши вытягивали на пышный банкет в имперском зале. Он был пророком китежской Руси, его старухи белят печь даже накануне общего пожара, ибо это не просто печь, а крестьянский Храм, эзотерическое божество из глубин Руси, а официозная суперконформистская власть навязывала ему позолоту премий, званий и наград. Пользуясь его деликатностью, его почти насильно втягивали в десятки редколлегий, в десятки советов и президиумов. Ему бы остаться в редколлегии 'Нашего современника' - своего коренного журнала, а ото всех других резко отказаться, но шлейф тянется и тянется. Вот только что в совершенно новом журнале 'Мир Севера' он как член редколлегии соседствует с приветственным словом президента Ельцина. Небось, Валентин Григорьевич и не догадывается о таком соседстве. Его втягивает в свои игры как системная власть, так и системная оппозиция. Вот уже скоро Строев сольется в объятиях с Черномырдиным и Зюгановым, и в их строго очерченный системный круг попадает Валентин Распутин. Его делала системным советская власть: лауреатом абсолютно всех премий, Героем, секретарем и прочая. Его делала системным и антисоветская власть: он сидел на совещаниях у Лужкова, был членом президентского совета у Горбачева...
Но, как древний тунгус, он останавливался иногда посреди Москвы и пел свою родовую песню. Он ускользал от системности и шел дальше распутинской звериной поступью... То ли это был медведь, недобитый Черномырдиным, то ли уссурийский тигр, то ли гордый волк, сбирающий сородичей... Его обвиняли в антиурбанизме, по сути - в антигосударственности, и справа и слева, а его государственность оказывалась древнее и сакральнее слабой атеистической государственности чиновников, разбежавшихся ныне по всем краям света.
Я бывал у Валентина на даче, в небольшой избе, где он писал свои очерки о Сибири, сиживал в его иркутской квартире, откуда унес в подарок юбилейный томик Пушкина, выпущенный в эмиграции в 1937 году, ездил с ним по Карелии, по Якутии. В нем начисто отсутствует официозная системность, он легко соскребает с себя позолоту, но по-крестьянски не стесняется использовать ее для помощи ближнему, для утверждения своей гражданской позиции.
Кто только ни старался его сломить, укротить, приручить, но за ним стояла и стоит та, вечная, все еще могучая Русь.
Официальная Россия: то Николая Второго и офранцузившегося дворянства, то Ленина и картаво говорящих комиссаров, то Горбачева и болтунов-демократов, - при всей внешней государственности легко предает и нацию, и государство. Стоящая за Распутиным глубинная Русь, уже сотни лет отлученная от внешней государственности, каждый раз эту государственность и спасала: во времена смуты вместе с Мининым, в первую Отечественную войну с Платоном Каратаевым и партизанами Дениса Давыдова. Вытягивала она и Советскую Россию, брала Берлин и вновь оказывалась задвинутой в угол. Никакой правитель не хотел видеть национальной русской альтернативы. Матера тонула, тонула и Настена, умирали старухи, и негде их уже хоронить...
Тема смерти - одна из главных у Валентина Распутина. И смерть каждый раз не случайна, целый карнавал смерти, пляска смерти. Но языческий культ деревьев и домашнего очага у Валентина Распутина уже врастает в христианскую мистику.
И это уже иной обряд, это уже - поминальная молитва.
А что дальше? Каждому писателю дано свое видение мира. Распутин чужд иронии, он изначально серьезен, и потому абсолютно не вписывается в нынешнюю постмодернистскую игровую пародийную ситуацию. Уже двадцать лет назад в 'Живи и помни' и в 'Прощании с Матерой' он описал свой 'конец истории'. Никто за эти десятилетия ничего к его версии не добавил. Он предложил и свой выход - национальную альтернативу.
Распутин все-таки не случайно носит свою фамилию. Сквозь свое европейское имя, сквозь всепрощение и жалость, сквозь совестливость и любовь к людям в лучших, наиболее глубинных своих книгах он прорывается к праславянской истине, к звериному освоению русского пространства. Увы, имперский чиновник, тот же Кучма или Назарбаев, легко становится чужеземным правителем, будто и не служил советской супердержаве. Имперский генерал легко меняет присягу и готов уже в составе русско-натовских бригад контролировать пункты ядерного управления...
В отличие от имперских чиновников и генералов, меняющих присяги, как перчатки, медведь, отметивший свою территорию, свой ареал, будет по-звериному биться до конца, до лютой смерти за свое пространство...
Как знать, может, и распутинщина начала века была последней отчаянной попыткой второй - подпольной, параллельной - Руси остановить развал царской империи? Об этом убежденно пишет историк Олег Платонов.
Сегодня, продираясь сквозь развалины ельцинского режима, вслушиваясь в подземный гул дедовских и прадедовских могил, стержневых во всем творчестве Валентина Распутина, видишь, что только в этом гуле - возможное спасение России. Не знаю, догадывается ли сам Валентин Распутин о проступающем в его прозе сквозь отточенные классические формы литературного русского слова, сквозь мировые сюжеты и цивилизованные размышления, - подлинном лике той стародавней ведьмаческой Руси, которая и удерживала всегда официальную Россию от распада. Чего бы стоили все усилия ленинских большевиков, если бы сибирские темные мужички не поддержали их в своем стремлении сбросить петербургскую аномалию, европеизированную ржавчину на теле Святой Руси?
Валентин Распутин природен, как первородный русский Иван. Недаром хитрые еврейские мальчики прозвали его прозу 'ивангардизмом'. Думали, что оскорбят. Мол, Иван - дяревня, на самом же деле - возвеличили и предугадали. Иван - это сын русского Космоса, сын Матери-Сырой земли.
Прочел недавно блестящие размышления Георгия Гачева на эту тему. Прекрасный славянский мистик пишет: 'Иван прямо прорастает из русской земли - цветком, как иван-да-марья, как иван-чай... Народ - сын природины... И поразительна статистика: при том, что фамилия 'Иванов' самая частая по всей России, наверху она так редко звучит. Так что поистине народ безмолвствует - уже четыре века русской истории... Конечно, в 'роковые минуты' истории именно Иван выручает Россию, власть... Однако наверху, где надо жить культурно, Иваном быть стыдно'.
Гачев построил свое исследование на медитации имени. Но и имя Распутин входит в круг этой медитации, оно тоже - сакрально, тоже несет в себе русский космизм.
Немногословность Валентина Распутина - это сакральное молчание второй Руси. Или это молчание перейдет в кладбищенскую мистическую тишину, которая еще сотни лет будет пугать тех, кто вздумает управлять на пространствах затаенной Руси, или оно, пропитанное кровью Чечни и Приднестровья, Дома Советов и
таджикских погранзастав, взорвется пулеметной яростью, безжалостным огнем напалма, цветными радугами бомбовых разрывов. И тогда, как в семнадцатом году, не от троцкистских листовок, а от мужицкого взорванного долготерпенья полетят в Бангкоки и бананово-лимонные Сингапуры все новые псевдоимперские аномалии.
Вот как перевернуто - национальной альтернативой - прозвучали большевистские призывы в душах людей глубинной Руси... Потом их вновь загнали в подполье, а то и прямо на кладбища. Они так и не нашли выхода на поверхность. И вся распутинская проза оказалась голосом из глубин. Вот почему нас так тянет к ней. Вот почему смешна и неопасна позолота наград и званий. Чем в год шестидесятилетия наградить Валентина Распутина?
Что может быть выше, страшнее и величавее, что может быть прекраснее и ужаснее, если в этот год всплывет Матера, поднимутся обреченные на смерть, очнутся забубенные пропитые головушки и крикнут грозное распутинское: 'Не смей!'? А куда еще деваться нашей зашевелившейся Святой Руси?
'Им надо нашу линию выправлять...'
