недели приступлю к сбору денег и о скором его ходе буду иметь деятельное старание.

С тех пор, как свет стоит, не знаю примера, чтоб известие о войне с сильным и опасным неприятелем произвело всеобщее удовольствие. Всем известно ополчение наше и изобилие в продовольствии войск. Известно всем, что счастие Наполеона взяло другой оборот, и во многих случаях неудачи заступили место успехов. Русский бог велик! Да где ему с нами, мы все готовы! Ведь Александр Павлович за себя да за нас идет на воину - вот, что все говорят, вот, что все думают, и от сего желали все войны и ей обрадовались. <...> Про город говорить нечего, им править легко, только потребна большая деятельность. <...>

А. А. Закревский - М. С. Воронцову.

[Конец июня. Без места]

Скажите, каково ваше здоровье и где вы таскаетесь? Мы бродили быстро и отступали еще быстрее к несчастной Дриссенской позиции, которая, кажется, нас приведет к погибели(2). По сех пор не могут одуматься, что предпринять; кажется, берут намерение к худому. Проклятого Фуля надо повесить, расстрелять и истиранить яко вредного человека нашему государству.<...> Вот и Тормасову сего числа предписано действовать решительно, а и вы по прибытии в Бобруйск не должны дремать, [но] искать злодеев и бить как можно больше. <...>

И. А. Пуколов - А. А. Аракчееву.

27 июня. С.-Петербург <

...> Получаемые оттуда(3) известия интересуют всех и каждого. Военные бюллетени переходят из рук в руки. Говорят многое, как водится в больших городах. <...> Кажется, не верится противному, но нельзя быть равнодушным. Так рассуждают благонамеренные и любящие отечество люди.

Вчера приехал сюда граф М. И. Кутузов. Родные его на руках носят, а посторонние, уважая заслуженных людей, рады, что он будет жить здесь. <...>

Я. П. Кульнев - А. А. Закревскому.

28 июня. г. Чернове

Mon cher ami(4), Арсений Андреевич!

Сего числа граф(5) отправляет рекомендацию о деле моем Вилькомирском(6) и, как слышу, весьма скупо рекомендует. Я вам откровенно скажу, что для меня ничего не желаю, ибо мое от меня не уйдет, но я обещался, по обещанию графа, своим подчиненным, что буду стараться о награждении их, а потому и прошу вас похлопотать, дабы по заслугам их были б награждены, ибо я в рапорте моем ничего не прибавил.

Скажите, скоро ли начнем сих проклятых французишков напирать, ибо при отступлении нашем кровь солдатская остыла. Я вам сие откровенно говорю, яко другу, и буде придет дело до валовой свалки, то напомните министру(7) , дабы на тот случай сняли б все ранцы и шинели. Тогда можно будет почесть нашу армию 50 000 сильнее, ибо при сей тягости [даже и] без неприятеля половина армии <...> побеждена, а паче при нынешних жарах. Теперь дело не идет о ранцах, но целости и чести всего государства. Я о сем напоминаю яко искренний сын отечества. За сим, пожелав вам все блага на свете, остаюсь навсегда ami(8)

Кульнев.

Н. Н. Раевский - А. Н. Самойлову.

28 июня. На биваках близ Несвижа <

...> Неприятель начал свою переправу у Ковно и Олиты(9) . Вместо того, чтоб его атаковать, первая армия тотчас без выстрела отступила за Вильну. Князь Петр Иванович(10) получил тогда приказание подкреплять Платова, который был в Белом Стоку(11) с 8-ю казачьими полками. Платову же приказано ударить на их тыл. Сия слабая диверсия в то время, когда главная армия ретируется, поставляла нас в опасность быть отрезану. Князь о сем представил [в донесении] и предложил, буде угодно, хотя у нас оставалось не более 30 тыс., идти в Остроленку мы тогда были в Волковицке(12), где была главная квартира польских войск, или ретироваться в Минск и оттоль соединиться с главной армией.

По первому предложению мы, разбивши поляков, отступили бы к Тормасову, а главная армия тож должна была действовать наступательно. Князь получил в ответ - идти на Минск и оттоль стараться соединиться с первой армией. Едва сделали мы несколько маршей, как вдруг пишет государь, что он будет стоять в Свенцианах, чтоб мы шли на пролом корпуса Даву и с ним соединились. Мы уже начинали сходиться с французами, как вдруг получили от государя, что он отступает и что, как ему известно, противу нас отряжены превосходные силы в трех колоннах, то чтоб и мы отступали. Мы хотели идти опять в Минск и направили туда наше шествие, но получили [известие], что все дороги перерезаны неприятелем. Продолжение сего направления лишило бы нас обозов и продовольствия. К величайшему нашему удовольствию получили мы вскоре, что государь предоставляет князю уже не искать с ним соединения, но действовать по его воле, почему мы следуем к Слуцку и, может, к Бобруйску, где остановимся. 19 дней мы в движении без раздахов(13). Не было марша менее 40 верст, [но] не потеряли ни повозки, ни человека. Берем реквизиции, коими [и] кормим, и поим людей. У меня в корпусе больных - только 70 человек. Никогда войска не хотели так драться, и, конечно, имея 50 тысяч, мы 80-ти не боимся. Итак, без выстрела мы отдали Польшу(14). Завтра государь с армией [будет] за Двиной. У нас вчерась первая была стычка. Три полка кавалерийских насунулись Платова. Платов их истребил(15). Начало прекрасное. Государь пишет, что все силы и сам Бонапарте устремлен на нас. Я сему не верю, и мы не боимся. Если это [действительно] так, то что ж делает первая армия?

Я боюсь прокламаций, чтоб не дал Наполеон вольности народу, боюсь в нашем краю внутренних беспокойств. Матушка, жена, будучи одни, не будут знать, что делать.

Что предполагает государь - мне неизвестно, а любопытен бы я был знать его предположения. У него советник первый Фуль - прусак, что учил его тактике в Петербурге. Его голос сильней всех. Общее мнение, что есть отрасли Сперанского намерения(16). Сохрани бог, а похоже, что есть предатели.

Потеряв сражение, мы бы потеряли не более того, что отдали постыдным образом. Вот наши обстоятельства! <...>

А. Д. Балашов - Ф. В. Ростопчину.

28 июня. Лагерь при Дриссе

Известно, думаю, уже в. с., что я был послан Г. И. к французскому двору, а потому, уверен я, интересуетесь вы узнать предмет сего вояжа. Государь получил донесение от управляющего Министерством иностранных дел, что французский посол граф Лористон просит своих паспортов по причине такового же требования, будто бы нашим послом князем Куракиным сделанного для возвращения его в Россию (на что, однако же, повеления ему от двора нашего дано не было), и что сие Наполеоном принято будто бы за объявление разрыва с нашей стороны. Е. В., рассуждая, что император французов хочет войне, им вносимой в пределы наши, дать вид, как бы она начинаема нами, за благо признать изволил для вящшаго обнаружения пред всею Европою истинного начинщика войны сей, отправить меня с собственноручным письмом к императору Наполеону, в котором, между прочим, объяснено было, что если нет повода более ему зачинать военные действия, как упомянутое обстоятельство, то, несмотря на вторжение его без объявления войны в пределы России с воинством, Его Величество, сберегая род человеческий от нового кровопролития, соглашается вменить ни во что сей его поступок и войти в объяснение с тем, чтобы для сего он немедленно выступил с войском своим из наших границ.

Император Наполеон, войдя со мною в большой разговор, сперва два, а потом четыре часа продолжавшийся, ответствовал письменно и словесно, что он, войдя уже в пределы наши, выдти не согласен прежде заключения мира. К сему прибавил множество мнимых его претензий на наш двор, с чем я и возвратился. Военные же действия в мелких видах, как во время моего у него пребывания, что составило неделю, так и по возвращении моем, продолжаются, но важного до сих пор еще не произошло. Нами взяты в полон из известных людей по сие время принц Гогенлое и граф Сегюр.

К. Н. Батюшков - П. А. Вяземскому.

1 июля. [С.-Петербург]

Давно, очень давно я не получал от тебя писем, мой милый друг. Что с тобою сделалось? Здоров ли ты? Или так занят политическими обстоятельствами, Неманом, Двиной, позицией направо, позицией налево, передовым войском, задними магазинами, голодом, мором и всем снарядом смерти, что забыл маленького Батюшкова, который пишет к тебе с Дмитрием Васильевичем Дашковым. Я завидую ему: он тебя увидит, он расскажет тебе все здешние новости, за которые, по совести, гроша давать не надобно - все одно и то же. Я еще раз завидую московским жителям, которые столь покойны в наше печальное время, и я думаю, как басенная мышь говорит, поджавши лапки:

'Чем грешная могу помочь?'(17)

У нас все не то! Кто глаза не спускает с карты, кто кропает оду на будущие победы. Кто в лес, кто по дрова! Но бог с ними.<...> Пришли мне Жуковского стихов малую толику да пиши почаще, мой милый и любезный князь. А впрочем, бог с тобой! Кстати, поздравляю тебя с прошедшими именинами, которые ты провел в своем загородном дворце(18), конечно, весело. Еще раз прости и не забывай твоего Батюшкова.

А. И. Коновницына - мужу.

2 июля. [Квярово]

Мой милый неоцененный друг. Сейчас узнала, что Фоминцин Петр едет к брату. Тебя увидит - скажет, что мы здоровы, что грущу крепко по тебе, моя душа. Не знаю, что с тобою. Да сохранит тебя всевышний бог, да защитит наше любезное отечество, о котором крепко крушусь - больно, что все отдают. По газетам видела, что открылись военные действия в день моего отъезда 12 числа. Ежели [бы] поехала чрез Ригу, подлинно попала бы в плен - что б тогда? У нас дожди, ветры, холодно, и в доме везде несет, но рада чрезвычайно, что здесь, по крайней мере, ближе от тебя, и о тебе скорее узнаю, и чаще писать могу. В том только отраду нахожу. Дети здоровы и спокойны, одна я вздыхаю <...>. Посылаю сколько есть корпии. Буду просить Фоминцина, чтоб водки тебе свез. Возьмет ли, не знаю. Мужики все в унынии, все страшатся французов. Сегодня многие приходили, о тебе спрашивают, я, сколь могу, ободряю, что ты там [французов]