— В знак того, что начезы действительно хотят мира, они должны сжечь дотла построенный ими форт.

Элиз вздрогнула. Если они сделают это, то останутся беззащитными.

— Я не могу ответить за них, но я передам это условие Большому Солнцу и его брату Рено, военному вождю.

Любуа поднял брови:

— Вы хотите вернуться? Я думал, что вы, может быть, напишете записку. Тогда вы могли бы остаться здесь, в безопасности.

— Это очень любезно с вашей стороны, но они будут ждать меня.

— Вы действительно хотите этого сами? — Сан-Амант нахмурился.

— Да, я должна вернуться.

— Как хотите! — Командующий французской экспедицией поклонился. — В ожидании ответа мы приготовимся к приему пленных.

Он избавился от нее. Безотчетно Элиз чувствовала, что она не одержала победы, что ею просто воспользовались.

После ее возвращения был созван совет старейшин, который на этот раз представлял собой злобную перебранку. Старики не доверяли французам. «Белый офицер слишком быстро согласился», — говорили они. И потом, если французы обещали, что воины чокто уйдут вместе с ними, почему же они собираются вокруг форта? Неужели французы настолько глупы, что позволят чокто принять пленных? Ведь они же не отдадут их французам без большого выкупа. Если так случится, французы могут воспользоваться этим, чтобы аннулировать условия мира. Старики считали, что пленных отдавать нельзя.

«Пленных выдать необходимо», — говорили представители младшего поколения. Если не выполнить это обещание, условия мира тоже не будут выполнены. Французы вместе с чокто обрушат на них объединенные силы, а начезы уже не так сильны, как раньше: они ослаблены лихорадкой. Если французы и чокто ворвутся в форт, они устроят резню. В этом случае женщинам и детям вряд ли удастся спастись.

Внимательно выслушав всех и подробно расспросив Элиз, Рено порекомендовал еще один план действий. Он предложил не посылать трубку мира до утра. Не было оснований спешить с капитуляцией; вероятность ошибки уменьшится, если не решать очертя голову. Пусть французы отходят — они уже начали это делать. Действительно, раз начезы дали слово, они должны отпустить пленных, но нет никакой необходимости уничтожать форт, пока не уйдут французы и чокто, если, конечно, они не выдвинут этот пункт отдельным условием договора. Если после этого французы не прекратят осаду, начезам по крайней мере не придется беспокоиться о пленных и их пропитании.

Большое Солнце слушал, наблюдал, но ничего не говорил. Глядя на него, Элиз поняла, что он молчит не потому, что ему нечего сказать, а потому что хочет прежде узнать все точки зрения, а уж потом сформулировать свои взгляды и предложить план действий. Если совет не придет к согласию, принять решение должен будет вождь.

— Элиз!

Она обернулась и увидела, что Элен знаками зовет ее. Элиз встала со своего места в последних рядах собравшихся и отошла с француженкой в сторону.

— Что случилось?

— Это правда, что нас хотят освободить? О, скажи, что это правда!

— Не знаю. Кажется, так.

— Когда? — Элен схватила ее за руку.

— Возможно, сегодня, а может быть, и завтра.

— Ходят такие слухи, но я не верила им. А Жан-Поль? Ты видела его? Ты рассказала ему обо всем?

Элиз передала слово в слово все, что сказал Сан-Амант, описала, как он выглядел и как воспринял новость о том, что стал отцом.

Элен вытерла глаза тыльной стороной ладони и быстро обняла Элиз.

— Какая же я дурочка, что плачу от хороших вестей! Побегу расскажу остальным. Ты не представляешь, какие слухи сейчас ходят. Они будут так счастливы, так рады!

Совет все продолжался. Ближе к вечеру собравшимся подали еду. Элиз решила подняться на стену и посмотреть, что происходит. Она увидела, что Любуа приехал в лагерь к чокто и ходит взад-вперед, глядя на форт. Через некоторое время он исчез, а когда солнце начало садиться, вновь появился.

Элиз почувствовала, что у нее устали ноги, и покинула свой пост. Она пошла к хижине и заглянула внутрь. Элен не было. Огонь потух, превратившись в угли и пепел, кастрюли остыли, содержимое их подернулось медвежьим жиром. Ребенка тоже не было на месте, и меха, на которых обычно лежала девочка, были холодные.

Какой-то страх охватил Элиз. Она помчалась вон из хижины, обогнула маленький холм Большого Солнца и повернула к хижинам простых индейцев — туда, где обычно встречались француженки.

Она нашла Элен и ребенка среди толпы пленниц, собравшихся под почерневшими от дыма ветвями эвкалипта. Увидев Элиз, женщины бросились к ней, прося, умоляя, требуя, так что даже индианка, проходившая мимо, засмеялась над их невоспитанностью: все они говорили разом, устроив невообразимый шум.

Пленниц беспокоило, что день подходит к концу, а приказа об их освобождении все нет. Французы отступают, а вместе с ними и многие из чокто. Неужели это все ложь? Неужели они навсегда останутся у начезов? Неужели их страна покинула их в беде?

— Мы не просим многого! — воскликнула Элен, ломая руки. — Пусть нам только скажут, что с нами будет!

— Хотела бы и я это знать, — сказала Элиз беспомощно.

— Если бы мы были мужчинами, — сказала одна из женщин, — мы могли бы послать их всех к черту. Мы бы взялись за оружие и освободили себя сами.

— Если бы мы были мужчинами, — произнесла другая, — мы были бы мертвы.

Сквозь проем в стене, который очень тщательно охраняли начезы, были видны французские офицеры и шеренга чокто, ожидавшая их. Там были их соотечественники, которые пришли спасти их, люди, говорившие на одном с ними языке, имевшие одни и те же воспоминания и вкусы, привычки и идеалы. Их разделяло только небольшое расстояние, несколько ярдов земли. Их отделяла от свободы только дюжина индейских воинов, вооруженных мушкетами. Но воины следили за тем, чтобы не вошли французы, а не за тем, чтобы не вышли женщины. Неужели они начнут стрелять в безоружных женщин и детей? Правда, они стольких убили во время резни, но это произошло в пылу кровавой лихорадки. Теперь пленные считались частью племени начезов и подлежали защите. Или же нет?

— Они сказали, что мы можем идти, — прошептала Элен. — Они сказали, что мы можем идти, если французы согласятся оставить их в покое. Французы согласились. Почему они нас задерживают?

— Заставлять нас ждать жестоко, — сказала другая.

Действительно, жесток был этот обмен человеческими жизнями, беспомощными существами, которые никому не причинили вреда. Какое отношение имеют женщины и дети к войне? Как сказала Татуированная Рука, война — дело мужчин. Они установили эти правила, они убивали, а в ответ убивали их. Почему же этим правилам должны подчиняться те, кто не имел к их созданию никакого отношения, те, кто давал жизнь и так редко отнимал ее?

— Мы так близки к свободе, так близки! — воскликнул кто-то.

— Если кто-нибудь пойдет первым, я пойду вслед.

— И я.

— Я тоже.

— И я…

Элен обернулась, ее бледно-голубые глаза сияли.

— Элиз могла бы это сделать. Кто же, кроме нее?

Элиз слышала их голоса словно издалека. Почему бы ей не уйти вместе с ними? В конце концов, она тоже, подобно этим женщинам, оказалась здесь против воли. Она тоже жила у хозяина, выполняла его приказы. Конечно, у нее все было по-другому… Но разве Рено не сказал, что начезы должны отпустить пленных? Разве он не сказал, что даже если французы не сдержат свое слово, индейцам будет легче без