становились на колено, чтобы перезарядить мушкеты, в это время стреляла следующая шеренга. Ряды наступавших смыкались там, где падал раненый, и снова шли вперед. Дойдя до частокола, французы пытались приставить к нему лестницы, но чаще всего это им не удавалось, а если и удавалось, то их тут же с яростью спихивали вниз обороняющиеся. Позади французов располагались стрелковые отряды чокто. Однако они не наступали, оставаясь недосягаемыми для выстрелов.

Спустившись с лестницы, Элиз очутилась в хаосе осаждаемого форта. Первой, кого она встретила, была Маленькая Перепелка. Индианка кричала, что нужны люди для выноса раненых с поля сражения и для уборки трупов. Они очень быстро собрали группу крепких женщин и направились к стене.

Весь следующий час Элиз была окружена телами, запахом пороха, гулом стрельбы, стуком ядер по толстым стенам, запахом крови и пота. Мертвых укладывали в тени огромного дуба. Одна хижина была предназначена для госпиталя, сюда приносили или приводили раненых. Элиз обрабатывала раны и перевязывала их полосками кожи и разорванными на бинты льняными рубашками. Мало кого из раненых удавалось уговорить не возвращаться на стену, оставались только те, кто уже не мог стоять. Как только раненых перевязывали и кровотечение останавливалось, они возвращались на укрепления.

Время от времени отрываясь от работы, Элиз взглядывала на стену, где воины под предводительством Рено отражали непрекращающиеся атаки французов. Сила индейцев казалась какой-то нечеловеческой, дьявольской, а запасы их мужества — неиссякаемыми. Может быть, это происходило оттого, что они были менее цивилизованны, почти что дикари? Может быть, они меньше боялись смерти, не веря в карающего бога и адское пламя, хотя уже много лет их пытались обратить в эту веру? Или же они просто более страстно любили жизнь, преклоняясь перед ее прелестью в силу своих верований?

До сих пор Элиз не сомневалась в победе французов, теперь же она не была в ней уверена.

— Если начезы победят и французы запросят мира, согласитесь ли вы отдать французских пленных в обмен на то, что вас оставят в покое? — спросила она Рено, когда принесла ему воду во время перерыва в стрельбе.

— Почему ты спрашиваешь?

Элиз кивнула головой в сторону воинов.

— Начезы так неутомимо сражаются и, кажется, не чувствуют боли, как будто они и не люди вовсе.

— Не обманывай себя. Они устают, как все люди, и чувствуют боль, только не показывают этого. Французы тоже ведут себя храбро: наступают на открытой местности под нашим огнем.

— Я думала, ты считаешь это глупым.

Рено пожал плечами:

— Человек может быть глупым и мужественным одновременно. Если бы я был с ними, я уверен, что обнаружил бы среди них много героев.

Элиз задумчиво кивнула.

— Но ты не ответил на мой вопрос. Если женщины останутся пленницами, не знаю, как они это переживут.

— Думаю, как-нибудь привыкнут.

— Сомневаюсь. Ведь их соотечественники так близко… Да и французы не смирятся с таким положением.

Рено кивнул:

— Конечно, ты права. Лучше всего было бы их отпустить. Однако не знаю, согласится ли на это совет.

— А мы с тобой? Что мы будем делать?

Рено быстро взглянул на нее:

— Мы?

— Я полагала… Ведь мы женаты… — Она залилась яркой краской, но не отвела глаз. Пусть думает, что хочет. — Говоря о французах, ты сказал «они». Ты себя сейчас не считаешь французом? Не захочется ли тебе вернуться в Новый Орлеан вместе с другими?

— Я сам не знаю, кто я. — Рено нахмурился. — Может быть, я и поеду с ними, если возникнет необходимость. Но она не возникнет. — Возвращая ей кувшин, он коснулся ее пальцев. — Когда здесь все будет закончено, я вернусь в свой дом. Ты можешь поехать со мной, если захочешь.

Каким далеким теперь казался тот дом и Маделейн! Как сон… Увидит ли она его когда-нибудь вновь? Ощутит ли снова покой этого дома, пройдет ли по его комнатам в теплый летний день? Родит ли она детей, которые будут там играть, вырастут большими, сильными и мудрыми? Действительно, это был сон, мечта. Не более…

В этот момент раздался крик Пьера с дальнего участка стены — предстояла новая атака.

— Иди, — сказал Рено и, развернув Элиз спиной к себе, легонько подтолкнул ее. Она обернулась и крепко поцеловала его в почерневший от пороха рот, а затем быстро спустилась по лестнице на землю.

Элиз зашла в госпитальную хижину, напоила нескольких раненых водой и поговорила с Маленькой Перепелкой, которая отгоняла веером мух от лица умирающего мальчика. Затем она пошла к колодцу, чтобы набрать еще воды, и услышала, как мушкетные пули свистят в ветвях дерева над ее головой. Одна пуля отскочила от ствола и упала к ее ногам. Но за последние часы Элиз так привыкла к подобным вещам, что не обратила на это большого внимания.

«Если бы я был с ними…» Слова Рено беспокоили ее. Неужели он до сих пор испытывает муки сомнений, на чьей стороне ему быть? Элиз думала, что таким сомнениям пришел конец, когда он стал военным вождем. Она знала, что ее муж ищет способ заключить приемлемый мир между индейцами и французами, но думала, что превыше всего для него интересы начезов, его любимого народа. Да и вряд ли Рено нашел бы признание у правительства в Новом Орлеане. Ведь он был вождем индейцев, убивавших французских солдат. Несомненно, его сочтут предателем. И если Рено схватят, маловероятно, что губернатор Перье будет более терпим к нему, чем к тем начезам, которых он приказал сжечь на костре.

Постепенно атака ослабела, стрельба сменилась одиночными выстрелами, которые вскоре прекратились вовсе. Форт был удержан, французы отбиты. Они отступили на свои позиции. То тут, то там раздавались торжествующие крики, ошеломленные люди спускались со стен. Они были поражены военным искусством и храбростью французов и в то же время гордились тем, что сами не отступили.

Облегчение, которое испытали начезы, постепенно сменилось недоумением. Проходили дни, а атака не возобновлялась. Наблюдатели сообщали, что в лагере французов происходит перегруппировка, и это очень не нравилось Рено. Французы, по его словам, были слишком спокойны, стреляли они только в ответ или в целях прикрытия. Вся их энергия уходила на строительство траншей, из которых можно безбоязненно обстреливать форт или совершать неожиданные вылазки. Однажды Рено увидел, что французы подвозят дополнительную тяжелую артиллерию, и понял, что скоро форты подвергнутся сильному обстрелу.

Он оказался прав. К следующему утру пушки были нацелены на них. Началась настоящая осада.

Первый оглушительный взрыв снаряда поверг начезов в оцепенение. Замолкли плакавшие дети, женщины смотрели друг на друга широко раскрытыми, испуганными глазами, мужчины бежали к стене, чтобы в случае необходимости потушить пламя. К счастью, толстая стена, на строительство которой было потрачено столько времени и сил, выдержала, но бревна дрогнули, и земля между ними осыпалась.

В целом укрепления стояли прочно, надежно защищая от врага, воплощая в себе немалые инженерные и организаторские способности Рено. Особенно устрашающим был шум. Грохот пушек сотрясал воздух, заставлял дрожать землю. Он наползал на форт волнами вместе с густым иссиня-черным дымом, саднившим глотки. От него кашляли и носились кругами собаки, а дети прятались под лавки. Поначалу мужчины и женщины непроизвольно вздрагивали, но постепенно они привыкли к канонаде и стали относиться к ней с очевидным презрением, хотя часто и оборачивались на ее звук.

Индейцам труднее всего было свыкнуться не с самой осадой, а с тем фактом, что французы стреляли по деревне, в которой были их же пленные женщины и дети. Что же это за сумасшедшие, которые подвергали своих людей такой опасности? Индейцы могли объяснить это только тем, что французы хотят истребить всех начезов до единого.

День за днем продолжалась пушечная стрельба. Серо-черная дымовая завеса покрыла небо. От осколков снарядов загорались крытые тростником крыши. Видя, что стена непреодолима, французские стрелки увеличили вертикальную наводку своих пушек, и ядра стали попадать внутрь форта. Особенно