Сплетням всегда верят больше, чем признаниям.

— Я был в тюрьме.

— Где?!

— В тюрьме. Вернее, в следственном изоляторе.

— Ты кого-то изнасиловал? Бабу?! Ты с ней жил, а она написала на тебя заявление?

Ну вот, опять она про свое! Про одно и то же!

— Никого я не насиловал. И не грабил! И не убивал! Хотя на меня хотели повесить пару дел. Ты ведь знаешь, как это у нас делается — взяли по пустяку, по пьянке и стали крутить, добиваясь признаний.

— Бедный ты мой! — всплеснула руками Анна Михайловна. — Тебя, наверное, били?

Он промолчал. Видно, ему не хотелось вспоминать о том, что он пережил. Тем более рассказывать. Чтобы не сбиться. И не сказать лишнего. Лучше уж ему оставаться молчуном.

— Ой, прости меня, дуру! Я ведь, грешным делом думала, что это она, разлучница, что баба!..

— Нет — не баба…

Не баба — мужик — офицер — полковник Городец!

— Ну все, все, пошли спать…

Но только что-то не спалось Николаю Петровичу — лежал он, обняв спящую Анну Михайловну, да все думал.

О чем?

О разном — о Германии, о полковнике Городце, о себе…

Почему ему разрешили вернуться назад, сюда? Почему не послали куда-нибудь в тридевятые края на Камчатку или Сахалин?.. Непонятно! Не должны были!.. Не по правилам это… Не по их правилам…

А ему вдруг сделали поблажку!..

Как все это понять? Или не понимать — даже не пытаться? Потому что все равно — не понять!.. А просто жить до следующего в местной газете объявления. Жить и ни о чем не думать, как живут миллионы сограждан.

Счастливо живут, хоть о том не догадываются.

Жить и надеяться, что его оставили в покое, что о нем забыли!

Просто жить!

В полное свое удовольствие.

Радуясь каждому новому дню.

А там…

А там — будь что будет!.. Потому что то, что он прожил — у него уже не отнять. Никому!..