— Сударыня, — пролепетала ефиопка, — вы же сами приказали ключ кинуть в колодец во дворе…

— А-а, кликотницы! — зарычал Меншиков. — Вы что из меня горохового шута строите? Подайте немедленно ключ! Или принесите из моей повозки саблю, я и без ключа открою!

Маркиза взяла его за руку, продолжая смеяться. Дала платочек, чтобы утереть пот с генерал- фельдмаршальского лба.

— Вот видите, ваша светлость, — сказала она рассудительно. — Вы смеетесь над глупыми картежными страстями, а сами, оказывается, еще более пустым страстям подвержены… Ну какой Девиер, конечно, полезет ко мне в сундук? Да и замок, гляньте, покрыт ржавчиной, ключ от него затерялся еще зимой…

— Тьфу ты! — рассмеялся светлейший. — Славная ты, Софья, шутница… Ну вот что, сейчас мне шутить недосуг, позови-ка Цыцурина, пусть отчитается в хозяйстве. Теперь мне будут нужны деньги, много денег!

Меншиков закурил длинный чубук, который принес ему ординарец из повозки, сел в кресло у окна. Расспрашивал маркизу про историю с философским камнем, приговаривал:

— Чудеса, ну чудеса! Имей я тот камень, я бы всех недругов своих яко тлю передавил!

Цыцурин явился с папкой под мышкой. Перво-наперво хотел встать на колени, но Меншиков на него прикрикнул. Цыцурин раскрыл папку, стал докладывать: с карточного стола доход полторы тысячи рублей, с питейного зала — девятьсот.

— Откупные за вино в казну сдаешь? — строго спросил светлейший.

— Никак нет, все в вашу долю кладу.

— То-то! — Меншиков, довольный, стал выколачивать чубук о подоконник. — Мне эти денежки более надобны, чем казне. Да и вообще казна — это я!

— Убыточек имеется… — доложил Цыцурин.

— Какой такой убыточек?

— Полицейским чинам и иным проверяющим после каждой их визитации то рублевку, то семишник… Сто семьдесят шесть рублей восемь алтын на круг набежало!

— Никаких визитаций! — вскипел светлейший. — Дармоеды! Пусть сами себя проверяют! А ежели бы правда Девиер сидел бы в этом дурацком сундуке, я б ему тотчас кочергой внушил, что в мои вольные дома его полициантам рыла не совать!

Маркиза положила ладонь на руку разбушевавшегося князя, предложила:

— Не угодно ли, клавесинист Кика сыграет вашу любимую пиесу «Полет сильфиды»?

— Сильфиду как-нибудь потом. — Светлейший снял руку Софьи. — Мне пора ехать. Ты же, Цыцурин, ступай в зал, на кого ты там банк покинул?

— Банк вызвался держать князь Кантемир-старший.

— Ого! — развеселился Меншиков. — У нас сколь угодно мошенников, которые так и лезут в князья. А тут первый случай князя, которому не терпится в мошенники! Иди!

Он не удержался от соблазна, присел к столу, развязал кису, врученную ему Цыцуриным. Звонкие европейские гульдены и ефимки с удовольствием взвешивал на ладони. Русскую же неполноценную монету, где в серебро подмешаны и олово и медь, отодвигал к сторонке. А сам продолжал говорить:

— Соскучился я о доме, Софьюшка, о семье… Сын такой балбес подрастает, только бы ногами в менуэтах вертеть. Разве мы такими, Софьюшка, росли? Жених моей Машеньки, польский пан Сапега, даром что красавец, так и косит на новых царицыных родственниц, что ему Меншикова дочь, в царскую семью захотел! Ах, подлецы, ах, мерзавцы!

Тут он снова вспомнил своих недоброжелателей и стукнул кулаком по столику так, что монеты посыпались на пол.

— Я им всем покажу! Вот нарочно с Долгорукими в дружбу великую вступлю, пусть я тридцать лет с ними враждовал! А сии лизоблюды, притаились небось во дворце, как мыши, ждут, как я расправлюсь теперь с ними… А та венценосная дура, указ дура подписала, ой-ой-ой! Тяну лямку за всех за них — и армия, и флот, и финансы, все на мне, ровно я царь. А царского титула не имею!

Маркиза хлопнула в ладоши, и Зизанья вновь подала подносик — по русскому обычаю посошок. Меншиков рассмеялся, расправил шитые золотом обшлага кафтана. Опрокинул чарочку, а от осетринки пришел в восторг: ай да рыба, божья рыба, в каких только морях-океанах водится сия рыба!

Накидывая на себя епанчу, еще раз погрозил в окно:

— Погоди, мать-Россиюшка, мы еще повоюем!

Завизжали петли, и крышка скрыни отворилась. Замок, оказывается, был только для виду, в одном кольце висел. Некоторое время в горнице царили тишина и неподвижность, потом из скрыни возник «Господин матрос», бровастое лицо его было сливовым от гнева, дуло пистолета чернело в судорожно сжатой руке.

— Опустите пистолет, — лениво сказала маркиза. — Что вы все пугаете женщину, словно на абордаж идете? Кроме того, пока вы лежали в скрыне, у вас порох ссыпался с полки. Получится осечка, обидная для такого стрелка, как вы.

— Вы играете с огнем, — прохрипел Девиер. — Держать меня в сундуке, угрожать любовником, кто бы он ни был!

— Позвольте, вы говорите напраслину. Я действительно два раза была замужем, но любовников у меня не было и не будет, даже из среды столь куриозных господ матросов…

Она раскинула карты, как это делают гадалки. Девиер из-за ее плеча видел, что некий король вокруг вальяжной дамы расставляет своих тузов и валетов, будто готовя их кинуться, хватать, терзать. Но другой король — пиковый, военный, властительный муж, на языке гадалок, господствует над всеми, и не смеют те тузы и валеты ни хватать, ни кидаться. И выпадают в итоге все те же карты — шестерка бубен и шестерка треф.

— Видите? — указала маркиза. — Пустые хлопоты!

Девиер стоял, скрестив руки, и впервые в его флибустьерской голове ворочалось смятенье. Надо было просто повернуться и уйти. Но и как просто уйти от этой женщины, от монстра красоты?

— Послушайте, сударь! — Маркиза встала напротив Девиера. — Клянусь вам, все это произошло непредвиденно. Вам самому было угодно рекомендоваться господином матросом, а к генералу- полицеймейстеру мы бы отнеслись, конечно, по-иному. Кроме скрыни, девать вас было совершенно некуда. Я сама перепугалась сначала, думаю, ведь он услышит все, что станет говорить светлейший. А потом думаю — пусть… Пусть услышит!

И как ребенок, который выпрашивает сласти, она смотрела на него снизу вверх.

— Ну вы же разумный человек… Ну не сердитесь!

И тогда генерал-полицеймейстер, гроза ночного Санктпетербурга, резко повернулся и вышел, отбросив портьеру. Слышно было, как на крыльце его приветствовал гайдук:

— Счастливо повеселились, господин матрос!

Но чаемой полушки в ладонь Весельчак так и не получил.

Потом послышался шорох в кустах на совсем уже темной улице. Это снимались со своих постов и уходили клевреты Девиера. Зизанья принесла свечи и ушла. Маркиза села перед зеркальцем.

Вдруг она почувствовала спиной, что в горнице еще кто-то есть.

Повернулась и увидела, что это вновь светлейший. Громадный, головой под потолок, он