Утром, по дороге на работу, решил сократить путь и пройти к автобусной остановке дворами, а не улицами, как обычно. Он не дошел и до середины двора, как увесистый булыжник ударил в плечо.

Коломиец оглянулся. Заметил подростка лет тринадцати. Тот явно не спешил убегать, скрываться в подвале, где двери, как нарочно, оказались приоткрыты. Мальчишка словно звал, поддразнивал. Но следователь уже знал, что именно так были убиты ворами двое сотрудников милиции.

Коломиец, не спуская глаз с подвала, остановил первого водителя, попросил вызвать сюда наряд оперативников.

Давно убежал подросток. Время тянулось медленно. Из подвала никто не выходил.

«Может, зря я вызвал ребят? А вдруг там пусто?» — подумал следователь и в ту же секунду почувствовал на плече тяжелую, словно каменную, руку:

— Не дергайся, падла лягавая! Слышь? Пикнешь, перо в боку будет! Вякай, сучий выкидыш, чего здесь возник? Кого стремачишь, курва гнилая? Да выпусти из клешни пушку свою. Я тебя и без нее размажу! Не трепыхайся! Батай! — сдавила рука плечо так, что кости захрустели и боль стала непереносимой. — Чего резину тянешь? Иль мозги просрал? — надавила рука так, что колени сами подогнулись. — Гоноришься, мусор? Так вот секи! Линяй отсюда без шухеру! И кончай пасти фартовых! Не то укорочу тебя на колган! И ни одна паскуда не допрет, кто это утворил. Засеку тебя на Сезонке, ожмурю! Не попадайся мне меж ног. Сотру в говно. Тебя и твоих лягавых. Дыши тихо, пока не достали. А теперь отваливай. Но без шороху. Помни, козел, твой сын во дворе. Оглянуться не успеешь. Хиляй шустрей! Следчий, мать твою! — подтолкнула рука вперед.

Коломиец глянул под ноги. Прошел несколько шагов, услышал за спиной сигнал оперативной машины. Оглянулся. Увидел рядом с сыном подростка, бросившего в него булыжник. В один прыжок оказался рядом. Сын ничего не понял. Подросток вывернулся из рук. Мигом выскочил со двора на улицу и исчез в толпе.

В подвале не было никого, кроме пьяного старика — бездомного ханыги, спавшего непробудным сном среди пустых бутылок.

Старика оперативники решили доставить в вытрезвитель, а дворничихе приказали наглухо закрыть подвал, что та и поспешила сделать в присутствии милиции.

Когда Коломиец описал ей подростка, спросив, не знает ли она, кто он и где живет, женщина плечами пожала, не вспомнила. А может, и впрямь не видела мальчугана.

Отправив сына домой, Коломиец, приехав на работу, рассказал обо всем случившемся начальнику следственного отдела. Тот выслушал внимательно. И ответил:

— Тебе, Володя, пора знать, что нам, работающим в милиции, нельзя иметь устойчивых привычек и человечьих слабостей. Дорогой ценой за них мы платим — жизнями. Тебя любому фартовому ничего не стоит убрать с пути. Ты всегда выходишь на работу в одно и то же время. Возвращаешься, не меняя курса. Всегда в одном костюме. Ты приглядись к ворам. Кое-что не мешало бы у них перенять. Они хитрее, потому и сильнее нас. Не в том ли секрет наших неудач, что мы идем в лоб, уверенные в своей правоте? Мы видим цель. Но добиваются результата не смелостью, а умом. Меняй тактику. И, кстати, задумайся, почему тот подросток стал не твоим другом, а шестеркой у воров? Почему осведомитель с Сезонки отказывается сотрудничать с тобой? Почему твой сын оказался под угрозой расправы? Ты возлагаешь надежды на Коршуна? Скажу тебе сразу — не изменишь методов, ничего не добьешься, наломаешь дров. Это совершенно точно! Подумай. Почему гибнут наши? А фартовые целехоньки. И «малины» не редеют. К нам в милицию никто не хочет идти работать. Зато у воров желающих — хоть отбавляй. Скажешь, там жизнь иная? Деньги прельщают, романтика? Красивая жизнь? Да брехня все. Молодые о деньгах думают меньше всего. Просто задумайся, почему авторитет воров выше нашего? Да все потому, что ты в сегодняшнем пацане увидел готового преступника! И если бы поймал, приволок бы в милицию, начал бы допрашивать, грозить. Может, и по морде съездил бы. А вот вор этого не сделает никогда! Они себе кентов растят во всех дворах. Приручают с детства. Кого конфетами, игрушками, кто постарше — деньгами. Пацаны шустрей взрослых. Хорошо знают жителей домов. И, сами того не зная, становятся наводчиками и шестерками. Заметь, без принуждения, с радостью помогают. А нами — милицией — пугают детвору. Я такое не раз слышал. Обидно. Но ведь это наш просчет. Общий. Вот и думай, не сами ли себе мы враги? Уж если дети нас боятся, откровенно ненавидят, не верят, не пора ли нам на себя со стороны глянуть и задать один вопрос — а чего мы стоим, коли не смогли добиться уважения и веры в нас? Подумай. И если найдешь ответ, мои советы тебе больше не понадобятся…

Коломиец долго размышлял над услышанным.

Дома сын рассказал, что мальчишка какой-то утром подходил к нему во дворе — живет через дорогу. У него недавно умерла мать. А отец — сапожник. Зовут того пацана во всех дворах — Куцый. Его все знают. И булыжником кинулся он потому, что милицию не любит.

«Только ли поэтому?» — не поверил следователь.

Едва сын сел за уроки, Коломиец вышел из дома и, перейдя дорогу, быстро нашел квартиру сапожника.

Постучал. Дверь ему открыл усталый пожилой человек в фартуке сапожника.

— Вам кого? — удивленно спросил он.

— Я к вашему сыну.

— Какому? У меня их много.

— Значит, к старшему.

Хозяин неохотно впустил следователя, сказав громко:

— Борька, к тебе пришли!

Из боковой комнатенки на голос отца вышел мальчишка и, увидев Коломийца, вжался в стену. Глаза стали большими, испуганными, в них заметался страх.

— Он что-нибудь натворил? — подошел сапожник и загородил собой сына.

— Нет, ничего не случилось. Просто я хотел бы поговорить с Борисом наедине.

Куцый заметно дрожал.

Вскоре они остались вдвоем у стола, прикрытого старыми газетами.

— В какой класс ходишь? — вглядывался в лицо мальчишки Коломиец.

— А зачем вам это?

— Хочу знать, на сколько ты старше моего сына.

— На три года. И что с того?

— Давно моего Сашку знаешь?

— Конечно. Вместе играем. В футбол, в прятки, — осекся Куцый.

— А мать от чего умерла?

Подросток умолк, руки в кулачонки сжались.

— Она от аборта умерла. Заражение получилось. В больнице не стали помогать ей. Потому что не сказала, кто делал.

Коломиец ерзнул на стуле. Не по себе стало. Знал, что именно милиция не разрешала спасать таких баб, пока не назовут абортмахера. Но теперь он чувствовал себя неловко. Ведь в сиротстве Бориса виновата и милиция. Не будь такого указания, и жила бы женщина. И теплее было бы на свете Борьке…

— Давно она умерла?

— Вам-то что за дело? Я за нее всем лягавым мщу! Вы ее у меня отняли! — крикнул мальчишка голосом, полным слез.

— Мне мстишь? А Сашка при чем?

— Сашка — другое дело! Мы с ним давно вместе и фаем. Еще когда мама была жива.

— Выходит, он тебе друг? А почему не приходил к нам? Домой…

— Я был у вас, пока мама жила, — опустил голову мальчишка.

— Выходит, ты Сашке своей доли пожелал? Сегодня утром…

— Разве это то же самое? Я просто камень кинул. А мама два дня умирала. А все милиция, — всхлипнул Куцый.

— Зачем ты с ворами сдружился? К своему горю еще одно добавил?

— Какие воры? Я никого не знаю, — вытер тот мокрое лицо.

— Ты же видел того человека, который рядом со мной стоял? Это вор.