За ужином Лео всячески отравлял существование младшим Морлеванам.
— Мы их ’ще и корми, да? Эт’му вот скок’ж надо, вон какой тощой! М’лолетки, они зна’шь как жрать зд’ровы!
Бартельми сдерживался. Но пальцы у него нервно подрагивали. Лео начал цепляться к Симеону:
— Прям’ не вер’тся, что ты брат Барта! С т’кой-то рожей!
Бартельми вскочил.
— Ну ты, оставь парня в покое! У него лейкемия, понял? Лейкемия. Рак. У него нет ни отца ни матери. А теперь еще рак. В четырнадцать лет. Чем он провинился? За что ему такое? Он классный парень. Почему на него это свалилось?
Барт вопрошал Лео, или, может быть, самого Бога. Ответом ему было молчание, каменное молчание, придавившее всех за столом. Симеон смотрел в пустоту перед собой. Значит, вот что это за пятна. У него лейкемия. По его щеке поползла слеза. Он всхлипнул. Тут Барт понял, что натворил. Он обнял брата за плечи и повторил ему слова доктора: «мужество» и «воля».
— У тебя все шансы выздороветь, — говорил он. — Профессор Мойвуазен — гениальный врач. Вылечивает лейкемию у девяноста человек из ста. Девяносто процентов, представляешь?
Никогда еще вранье не давалось ему так легко.
— Я пойду с тобой сдавать анализ крови. Я все время буду с тобой. Вот увидишь, мы прорвемся.
И откуда только взялись у него эти слова, эти жесты? Он ласково трепал по плечу убитого брата, вытирал ему слезы. Он даже догадался взглянуть на Моргану: как она восприняла страшное известие? Девочка не сводила с него взгляда, полного отчаяния и обожания. В ее жизни, в этом океане горя, замаячил парус надежды. У нее есть замечательный старший брат, который их всех спасет.
Сострадание Лео оказалось недолговечным. Вечером в спальне он принялся запугивать Бартельми.
— Ты х’ть зна’шь, что с’брался на с’бя взв’лить?
Лейкемия — это значит химиотерапия, рвота, волосы выпадают. Мальчишка и так тощий, а будет вообще кожа да кости. Как из концлагеря.
— Ему не жить, — предсказывал Лео. — Но в ч’тырн’цть лет сердце зд’ровое, он долго бу’т помирать. Год, два. Пр’кинь, два года с ж’вым труп’м? И всю д’рогу анализы, п’р’ливания, морфин!
Он не говорил, а истерически кричал. Дверь спальни открылась. На пороге стоял Симеон.
— А нельзя ли потише? Я в курсе, что такое лейкемия, хотя, конечно, спасибо за информацию.
Лео обернулся к Барту:
— Т’перь он бу’т расп’ряжат’ся в моем доме?
— В твоем? С чего ты взял? — сказал Барт. — Ты сейчас в моем доме, и ты меня достал. И давай-ка вали отсюда.
Сказано это было очень жеманно, но и в высшей степени непререкаемо.
В воскресенье, пока Лео собирал свои пожитки, Барт повел детей в ресторан. Полночи он выслушивал угрозы и упреки и теперь двигался как на автопилоте.
— Мне очень жаль, — заикнулся Симеон, сам хорошенько не зная, о чем тут жалеть.
— Да хрен бы с ним, с Лео, — сухо возразил Барт, — с работой вот проблема.
Работу он потерял.
— Я там ничего не делал, а получал хорошо. Такое место не так-то легко найти.
«Да уж, — подумал Симеон, — и называется такая работа не слишком красиво». Он принялся насвистывать «I’m just a gigolo…»
— У меня теперь нет средств на ваше содержание, — буркнул Барт в качестве объяснения.
— Если бы тебе оформили над нами опеку, и мы жили бы у тебя, ты бы получал на нас социальную помощь. И мамиными деньгами распоряжался.
Симеон уже давно все обдумал.
— Все это очень мило, — ответил Барт. — Но судья не разрешит.
— Потому что ты педик? — спросила Моргана, полагавшая, что это вполне нормативное выражение.
Барт с шокированным видом закатил глаза:
— Oh, boy! Знаете что, Морлеваны? Вы очень трудные дети.
Но не выдержал и рассмеялся. Он тоже успел об этом подумать. Симеон, пожалуй, прав. Если бы он был официальным опекуном, ему причиталась бы материальная поддержка. Но чтобы претендовать на эту роль, надо производить впечатление типа с нормальной ориентацией. Может, приударить за пышечкой- судьей? А что, она милая. Но все-таки это стремно. Она может отнестись к его заигрываниям отрицательно… или слишком положительно. А если заставить всех поверить, что у него есть подружка? Барт просиял. Ну конечно же! За подружку сойдет Эме. Она то и дело к нему забегает.
Барт с аппетитом принялся за еду. В мыслях он уже все устроил наилучшим образом. Он сыграет роль гетеросексуала, станет законным опекуном детей, да еще найдет какую-нибудь непыльную работенку. Например, выгуливать собачек старых дам. Одно только омрачало эту картину: лейкемия. Но Барт столько раз повторял про себя это слово, что как-то привык к нему. Лейкемия. Лейкемия. «Ничего, это лечится», — решил он. У него и так уже суббота, считай, пропала. А сейчас было воскресенье, и ничто не мешало ему повзрывать всех динозавров в компании Лары Крофт.
В воскресенье вечером дети Морлеван снова собрались в полном составе в комнатушке девочек. Венецию всю задарили: плюшевые зверюшки, водяной пистолет, ожерелье из конфет…
— И серьги! — торжествующе объявила она, приподнимая свои пышные белокурые волосы.
Она растянулась на полу и принялась рисовать вереницу человечков, держащихся за руки.
— Это все Морлеваны, — объяснила она Моргане и Симеону.
И перечислила: Барт, Жозиана, Моргана, Симеон и Венеция. Оставался еще шестой, больше остальных.
— А это кто? — спросили двое старших.
— Это папа.
Не сговариваясь, дети взялись за руки как на рисунке. Симеон закрыл глаза и с силой повторил про себя: «Мужество и воля».
Глава седьмая,
в которой Лоранс оказывается на волосок от безумия, а Барт — от пропасти
Муж Эме работал коммивояжером в фирме, торгующей бельем. Уходил он рано, приходил поздно, иногда вообще несколько дней отсутствовал. Возвращался всегда без предупреждения, и горе Эме, если ее не оказывалось дома.
В понедельник утром Барт караулил у окна, дожидаясь, пока муж Эме уедет. Когда машина соседа скрылась за углом, Барт посмотрелся в зеркало. Пригладил волосы, остался недоволен, снова их растрепал. Распахнул пошире ворот рубашки и некоторое время оценивающе разглядывал свое отражение — волосы в художественном беспорядке, лицо слегка утомленное.
— Зашибись, — удовлетворенно решил он.
Барт поднялся этажом выше и позвонил в дверь. Соседка тут же открыла, вид у нее был испуганный.
— Ты что-нибудь забы… О, Барт!
— Ну как «Теместа», помогает? — спросил Бартельми, прислонясь к дверному косяку.
— Тс-с! Он только-только вышел.
— Я знаю. Послушайте, Эме, я хочу вас кое о чем попросить.
— О нет, — простонала молодая женщина. — Из этого никогда ничего не выходит.
