Однако вера не была бы верой и без противоположного элемента — обособления. Тот, кто имеет веру, обособлен от объекта своей веры. Иначе бы он владел этим объектом. Этот объект был бы делом немедленной уверенности, а не веры. Исчез бы «элемент вопреки», свойственный вере. Но человеческая ситуация, ее конечность и отчуждение, мешают человеку соучаствовать в предельном без обособления и обещания, свойственных вере. Именно здесь граница мистицизма становится очевидной: мистицизм не учитывает ситуацию человека, его обособление от предельного. Не существует веры без обособления.

Из элемента соучастия возникает уверенность веры; из элемента обособления возникает сомнение веры. Каждый из этих элементов присущ природе веры. Порой уверенность побеждает сомнение, однако она не способна уничтожить его. Побежденное сегодня, оно может стать победителем завтра. Порой сомнение побеждает веру, однако оно сохраняет ее в себе. Иначе оно превратилось бы в безразличие. Невозможно окончательно устранить ни веру, ни сомнение, хотя и то, и другое можно сократить до минимума в жизни веры. Так как жизнь веры — это жизнь в состоянии предельного интереса и ни один человек не может полностью лишиться такого интереса, мы можем утверждать: ни веру, ни сомнение невозможно уничтожить в человеке как человеке.

Противопоставление веры и сомнения приводило к тому, что спокойная уверенность веры превозносилась как полностью устраняющая сомнение. И на самом деле встречается безмятежная жизнь в вере, свободная от беспокойной борьбы между верой и сомнением. Достижение такого состояния — естественное и оправданное желание любого человека. Но даже если оно достигнуто, как, например, людьми которых называют святыми, или теми, кого считают твердыми в вере, элемент сомнения, пусть даже и побежденного, все равно присутствует. У святых он проявляется, согласно житийной литературе, в виде искушения, сила которого возрастает вместе с ростом святости. А у тех, кто опирается на свою неколебимую веру, фарисейство и фанатизм безошибочно свидетельствуют о сомнении, которое было подавлено. Сомнение преодолевается не подавлением, а мужеством. Мужество не отрицает наличие сомнения: оно принимает сомнение в себя в качестве выражения своей конечности и утверждает содержание предельного интереса. Мужество не нуждается в гарантиях бесспорного убеждения. Оно несет в себе риск, без которого любая творческая жизнь — невозможна. Например, если содержанием чьего-либо предельного интереса является Иисус как Христос, то подобная вера не есть дело уверенности, лишенной сомнения, она есть дело дерзающего мужества, рискующего потерпеть неудачу. Даже если исповедание Иисуса Христом находит мощное и утвердительное выражение, сам факт того, что это есть исповедание, предполагает мужество и риск.

Все сказанное относится к живой вере, к вере как действительному интересу, а не к вере как традиционной установке, лишенной противоречий, сомнения, мужества. Так понятая вера, а именно такова позиция многих людей в церквях и общества в целом, очень далека от динамического характера веры, описанного в этой книге. Можно сказать, что такого рода конвенциональная вера — мертвое свидетельство прошлых опытов предельного интереса. Она мертва, однако она может ожить вновь. Ведь даже нединамическая вера живет в символах. В этих символах по-прежнему воплощается сила первоначальной веры. Поэтому нельзя недооценивать важность веры как традиционной установки. Это не действительная и не живая вера; это потенциальная вера, которая способна стать действительной. Особенно это важно для сферы образования. Преподавание детям и подросткам объективных символов веры и связанных с ними выражений живой веры предшествующих поколений не лишено смысла. Опасность этого метода, разумеется, состоит в том, что вера, переданная при помощи обучения, навсегда останется традиционной установкой и никогда не прорвется к состоянию живой веры. Тем не менее, если из-за этого люди начнут сомневаться в необходимости преподавания каких бы то ни было существующих символов и будут лишь ждать, пока вопросы о смысле жизни возникнут самостоятельно, то это может привести к интенсивной жизни веры, но также и к пустоте, цинизму и, в качестве реакции на эти состояния, к идолопоклонническим формам предельного интереса.

Живая вера включает в себя сомнение по поводу самой себя, мужество принять в себя это сомнение и риск мужества. В каждой вере присутствует элемент немедленной уверенности, который не подлежит сомнению, мужеству и риску, — это сам безусловный интерес. Он переживается в опыте страсти, тревоги, отчаяния, экстаза. Однако он не переживается изолированно от конкретного содержания. Его испытывают внутри, вместе и посредством конкретного содержания, и лишь аналитический ум может теоретически его вычленить. Такое теоретическое вычленение лежит в основе всей этой книги; из него следует определение веры как предельного интереса. Но сама жизнь веры не включает такого рода аналитическую работу. Следовательно, сомнение по поводу конкретного содержания чьего-либо предельного интереса направлено против веры в ее целостности, и вера, как целостный акт, должна утверждать себя посредством мужества.

Термин «мужество» в этом контексте (этому термину я дал наиболее полное объяснение в своей книге «Мужество быть») нуждается в дополнительном толковании, особенно в связи с понятием веры. Кратко можно было бы сказать, что мужество — это тот элемент веры, который связан с риском веры. Невозможно заменить веру мужеством, как и невозможно описать веру без мужества. «Ведение Бога» в мистической литературе описывается как стадия, на которой состояние веры трансцендируется либо по завершении земной жизни, либо в исключительные моменты во время нее. В полном единении с божественным основанием бытия преодолевается элемент расстояния, а вместе с ним — неуверенность, сомнение, мужество, риск. Конечное принимается в бесконечное; оно не исчезает, однако оно уже и не обособленно. Это не относится к обычной человеческой ситуации. Вера и мужество риска принадлежат состоянию обособленной конечности. Риск веры — это конкретное содержание чьего-либо предельного интереса. Однако то, в чем человек заинтересован, может оказаться не истинно предельным. На языке религии это значит, что в вере может присутствовать идолопоклоннический элемент. Этот элемент может быть чьим-либо волевым решением, которое определит содержание веры; он может быть потребностью какой-либо социальной группы, которая пытается удержать нас в рамках устаревшей традиции; он может быть такой областью реальности, которая недостаточна для того, чтобы выразить предельный интерес человека, например, в старом и новом политеизме; он может быть попыткой воспользоваться предельным в своих собственных целях, как, например, это свойственно магическим обрядам и молитвам, присутствующим в различных религиях. Он может проявляться в подмене самого предельного его носителем. Такое происходит в любом типе веры и представляет, начиная со времен первых евангельских рассказов и до сегодняшнего дня, постоянную угрозу христианству. Протест против такого рода подмены мы находим в Четвертом Евангелии, которое содержит высказывание Иисуса: «Тот, кто верит в меня, верит не в меня, а в пославшего меня». И хотя классическая догматика, литургия и благочестие не свободны от этого, христианин может обладать мужеством утверждать свою веру в Иисуса как Христа. Он осознает возможность и даже неизбежность идолопоклоннических искажений, но и понимает, что сам образ Христа задает критерий противостояния присущему ему идолопоклонническому искажению — Крест.

Именно из этого критерия рождается весть, которая составляет самую сердцевину христианства и делает мужество утверждать веру в Христа возможным: это весть о том, что вопреки всем илам, обособляющим Бога от человека, это обособление преодолевается со стороны Бога. Одной из таких сил обособления является сомнение, пытающееся помешать мужеству утвердить чью-либо веру. Но и в этой ситуации вера может утвердить себя, если существует уверенность в том, что даже риск веры, окончившийся неудачей, неспособен обособить интерес дерзающей веры от предельного. Такова единственно возможная абсолютная уверенность веры, которая соотносится с единственно возможным содержанием веры: в отношении с предельным мы всегда получаем и никогда не даем.

Бесконечное расстояние, разделяющее бесконечное и конечное, невозможно преодолеть со стороны конечного. Но именно поэтому возможно мужество веры. Риск провала, ошибки и идолопоклоннического искажения можно принять потому, что даже провал неспособен обособить нас от того, что составляет наш предельный интерес.

Последнее соображение имеет решающее значение в соотношении веры и вопросов личностной