Не говоря ни слова, горничная отвернулась, уныло покачала головой, а потом опять посмотрела на Бруно.

— Твой отец хочет нам всем добра. Ты должен доверять ему.

— Но как я могу ему доверять? — возразил Бруно. — По-моему, он совершил страшную ошибку.

— Пусть так, но не нам судить.

— Когда я совершаю ошибки, меня наказывают, — не унимался Бруно. Выходит, правила, которые дети обязаны исполнять, взрослым нипочем (хотя именно они эти правила устанавливают), и это обстоятельство выводило Бруно из себя. — Папа — дурак, — добавил он едва слышно.

Мария вздрогнула, а затем шагнула к Бруно, в испуге прикрывая рот рукой. Она оглянулась на дверь, чтобы удостовериться, что в коридоре никого нет и никто не слыхал слов Бруно.

— Никогда не говори так о своем отце.

— А почему нет? — Бруно было немного стыдно за то, что он сказал, но если никому нет дела до того, что он думает и чувствует, он не собирается сидеть и покорно выслушивать нотации.

— Потому что твой отец хороший человек. Очень хороший человек. Он заботится обо всех нас.

— Он притащил нас сюда, в это дикое место. И это ты называешь «заботиться»?

— Твой отец много чего сделал в своей жизни. Много такого, чем ты можешь гордиться. Если бы не он, где бы я была сейчас?

— В Берлине, где же еще, — разъяснил Бруно. — Работала бы в хорошем доме. Обедала под плющом и не трогала пчел.

— Помнишь, как я к вам пришла? — тихо спросила Мария, присаживаясь на край его кровати, чего раньше никогда не делала. — Впрочем, откуда тебе помнить, ты ведь был совсем маленький. Твой отец не прогнал меня, но помог, когда я нуждалась в помощи. Дал мне работу, дом, пищу. Ты и вообразить не можешь, каково это, когда тебе нечего есть. Ты ведь никогда не голодал, верно?

Бруно насупился. Как раз сейчас он бы с удовольствием заморил червячка, но, глянув на Марию, забыл про еду, вдруг сообразив, что ничего о Марии не знает, а ведь у нее наверняка есть своя жизнь, а у этой жизни своя история. Для него она всегда была только горничной в их семье, а кем она была раньше, он понятия не имел. Вряд ли он даже когда-нибудь видел ее одетой иначе, не в форменное платье горничной. Но если подумать, вот как он сейчас думает, то становится яснее ясного: ее жизнь не может складываться только из обязанностей прислуги. Наверняка у нее имеются какие-то мысли в голове, как и у него самого. И она скучает по чему-нибудь; по друзьям, к примеру, с которыми давно не виделась, как и он. И очень возможно, с тех пор как сюда приехала, она плачет ночью в подушку, прежде чем заснуть, словно ребенок (понятно, к Бруно это не относится, он уже слишком взрослый и мужественный, чтобы плакать). И она довольно симпатичная, отметил Бруно и при этом почувствовал себя немного странно.

— Моя мать знала твоего отца еще мальчиком, — не спеша продолжала Мария. — Она работала у твоей бабушки. Была ее костюмершей, когда та в молодости гастролировала по Германии. Мама подготавливала ей одежду для концертов — стирала, гладила, чинила. Изумительные платья, все до одного, и как пошиты, Бруно! Каждое — произведение искусства. Теперь таких портных поискать. — Она улыбнулась воспоминанию. Бруно, набравшись терпения, ее не торопил. — Когда твоя бабушка приходила в гримерную перед выступлением, платья уже были аккуратно развешаны и ждали ее. Потом твоя бабушка состарилась, прекратила давать концерты. Мама, конечно, продолжала с ней видеться и получала от нее небольшую пенсию. Но времена тогда были тяжелые, и твой отец предложил мне работу, тогда с работой тоже было туго. Спустя примерно полгода мама серьезно заболела, ей потребовался больничный уход, и твой папа все это устроил, хотя и не обязан был. Он заплатил за больницу из своего кармана только потому, что моя мать дружила с его матерью. По этой же причине он взял меня к себе в дом. А когда мама умерла, он полностью оплатил похороны. Поэтому не называй папу дураком, Бруно. По крайней мере, не при мне. Я запрещаю.

Бруно закусил губу. Он-то надеялся, что Мария поддержит его в борьбе за отъезд из Аж-Выси, но теперь он понял, кому она на самом деле предана. И если уж говорить начистоту, он даже гордился отцом, тем, как он повел себя с Марией и ее матерью.

— Ну, — протянул он, не зная, что сказать, чтобы не выглядеть глупо, — очень мило с его стороны.

— Да. — Мария встала, подошла к окну, к тому, из которого были видны склады и люди вокруг них. — Он всегда был добр ко мне, — говорила она, глядя вдаль на людей в пижамах и на солдат, исполнявших свою службу. — В душе он очень добрый, это правда, поэтому я и не пойму… — Она по-прежнему смотрела вдаль. Внезапно голос ее дрогнул, и она умолкла; казалось, она сдерживает слезы.

— Не поймешь чего? — спросил Бруно.

— Зачем он… Как он может…

— Как он может что? — не отставал Бруно.

Внизу хлопнули дверью — с таким грохотом, что задрожал весь дом, будто выстрелили из ружья. Бруно подпрыгнул, а Мария вскрикнула. Потом они услыхали шаги: кто-то поднимался по лестнице, тяжело ступая. Шаги приближались, и тогда Бруно забрался обратно на кровать и прижался к стене, ему вдруг стало страшно, словно ему грозила расправа. Он затаил дыхание в предчувствии неминуемой беды — но это была всего лишь Гретель. Она сунула голову в приоткрытую дверь и удивилась, застав брата и горничную за беседой.

— Что тут происходит? — поинтересовалась Гретель.

— Не твое дело, — огрызнулся Бруно. — Чего тебе надо? Вали отсюда.

— Сам вали, — парировала Гретель, хотя и находилась в его комнате. Затем, прищурясь, она пристально поглядела на горничную. — Нальешь мне ванну, Мария, ладно?

— Почему ты сама не нальешь себе ванну? — возмутился Бруно.

— Потому что у нас есть горничная. — Гретель в недоумении уставилась на брата. — Для этого ее и взяли.

— Ее не для этого взяли, — орал Бруно. Встав с кровати, он двинулся на сестру. — Она здесь не для того, чтобы делать все за нас. Особенно то, что мы и сами можем сделать.

Гретель смотрела на него так, будто он рехнулся, потом перевела взгляд на Марию. Та торопливо закивала.

— Конечно, фрейлейн Гретель. Я только закончу разбирать одежду вашего брата и тотчас приду к вам.

— Надеюсь, мне не придется долго ждать.

Это прозвучало грубо. Впрочем, Гретель, в отличие от Бруно, еще не успела поразмыслить над тем, что Мария тоже человек и у нее есть чувства, как и у самой Гретель. Сестра твердым шагом удалилась в свою комнату, закрыв за собой дверь. Мария не смотрела ей вслед, но щеки у горничной порозовели.

— Я все еще думаю, что он совершил страшную ошибку, — вполголоса произнес Бруно.

Ему хотелось извиниться за поведение сестры, но он не знал, как это сделать. В таких ситуациях он всегда испытывал неловкость, потому что в глубине души был убежден, что со всеми следует обращаться вежливо, даже если этот человек на тебя работает. В конце концов, хорошие манеры еще никто не отменял.

— Даже если ты так думаешь, не говори об этом вслух, — зашептала Мария, приближаясь к нему. Она явно намеревалась добиться от него послушания. — Обещай, что не станешь.

— Но почему? — обиделся Бруно. — Я только говорю, что думаю. Я ведь имею право на это, разве нет?

— Нет. Не имеешь.

— Мне нельзя говорить, что я думаю? — Бруно не верил своим ушам.

— Нет, — не сдавалась Мария. Она уже не шептала, но шипела. — Помалкивай, Бруно. Ты и представления не имеешь, сколько горя ты можешь принести. Нам всем.

Бруно смотрел на нее во все глаза. В ее взгляде сквозило нечто вроде безумной тревоги, такого он раньше никогда не замечал, и ему стало не по себе.

— Ладно, — пробормотал он, направляясь к двери. Ему вдруг сильно захотелось избавиться от общества горничной. — Я лишь сказал, что мне здесь не нравится, и все. Надо же нам было о чем-то поговорить, пока ты раскладывала вещи. Я не сбегу, и вообще ничего такого у меня и в мыслях нет. Хотя,

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

1

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату