будто льется и журчит река…

— Ты поэт, Леонтиск!

— Просто любитель лошадей! А это тебе. — Тессалиец развернул и подал Таис наряд персидской царевны. Гетера отвергла его, сказав, что не хочет рядиться в чужеземный наряд, и надела лишь диадему из редкостных камней, искрившихся на солнце тысячами огоньков. На шее она оставила голубое ожерелье храма Реи, а щиколотки, как для танца, украсила звенящими перисцелидами из электрона с бирюзой.

Она попросила подать ей Салмаах вместо Боанергоса и ахнула, когда увидела свою кобылу в золотой сбруе, с форбеей, украшенной крупными турмалинами такой же дивной розовой окраски, как на подаренных ей флаконах Кибелы. На потнике лежала шкура редкостного рыжего с чёрными полосами зверя — тигра.

Кинеподы — ножные щетки лошади украшали сверкающие на солнце серебряные браслеты с бубенчиками. Салмаах как будто чувствовала красоту своего наряда и гордо выступала, перезванивая копытами, так же как и подходящая к ней Таис, чьи ножные браслеты звенели при каждом шаге.

Воины и собравшаяся у храма толпа жителей городка разразилась приветственными криками, когда афинянка ловко вскочила на лошадь, подняла её на дыбы и повернула. Таис и тессалиец должны были ехать в храм, чтобы поднести Великой Матери щедрые дары, не столько за приют Таис, сколько за успешный поход через её владения.

Кортеж из тридцати воинов сопровождал Леонтиска и Таис, ехавших бок о бок по широкой дороге, к главному входу в святилище Кибелы. Тессалийцы пели, и Таис попросила их ударять в щиты в такт боевой песне. Под эти ритмические удары гетера заставила Салмаах плясать, величественно гарцуя, как под царицей. Восхищению конников и бежавшей по сторонам толпы не было предела. Как в день большого праздника, стражи распахнули ворота в обеих стенах. Воинственная кавалькада вступила в первый двор. Здесь Таис и Леонтиск спешились и, встреченные жрецами-копьеносцами, пошли к калитке в низкой ограде, отделявшей мощеный двор от аллеи кипарисов, в конце которой находился горбатый мостик и лестница, перекинутая над бассейном сада прямо на нижнюю террасу. По ту сторону калитки к ним приблизилась нагая привратница. Она собрала в горсть свои густые волосы, окунула их в серебряную чашу с ароматной водой и брызнула на входящих. Внезапно она вскрикнула и закрыла лицо руками. Таис узнала свою финикиянку.

— О Леонтиск! Задержи их на минуту! — кивнула она на суровых жрецов, подошла к За-Ашт и с усилием отвела её ладони от пунцового лица.

— Они тебя уже наказали? За что? Тебе плохо? Говори скорей!

Из бессвязно-торопливых слов Таис поняла, что финикиянку заставили делать что-то невыносимое, она отказалась, её послали в храм Анаитис и после вторичного бунта приставили сюда — привратницей и первой утехой усталых паломников.

— Что было в храме Анаитис? Первая ступень таинств?

— Да. Они хотели заставить меня участвовать во второй. — За-Ашт снова спрятала лицо, вздрогнув от нетерпеливого стука копий, резко опущенных жрецами на землю.

— Бедная ты! Плохая из тебя жрица! Надо выручать тебя!

— О госпожа! — В голосе финикиянки теперь было гораздо больше мольбы, чем в её просьбах отпустить в храм.

Таис, не рискуя больше задерживать важных жрецов, пошла дальше. Верховная жрица вместе со жрецом встретила их не в храме, а на нижней веранде — новый знак почтения. Леонтиск поклонился ей и, подражая Таис, принял на лоб мазок душистого масла. Затем он развязал большую кожаную сумку, которую бережно нес сам всю дорогу, и подозвал копьеносца, тащившего вторую. На широкий выступ цоколя храма высыпалась груда золотых и серебряных цепей, браслетов, крупных драгоценных камней, искусно выкованных бесценных диадем. Из второго мешка с глухим тяжким стуком высыпались золотые слитки.

— Это только часть. Сейчас принесут ещё четыре таланта — жрецы не привыкли носить такие тяжести.

Верховная жрица глубоко вздохнула, и глаза её заблестели от жадности — воистину дар Александра был царским.

— Мы заботились здесь о нашей прекрасной гостье, — ласково сказала она, — надеюсь, что она довольна?

— Довольна и благодарна, хвала Великой Матери, — отозвалась гетера.

— Могу ли я ещё что-нибудь сделать для тебя?

— Можешь, властительница храма! Отдай мне назад мою рабыню, финикиянку За-Ашт.

— Ведь ты обменяла ее…

— Да, так. Но сейчас видела её на цепи у ворот. Она не прижилась в храме.

— Поэтому несет наказание. Потерпите, приживется или… — Верховная жрица не договорила.

Таис посмотрела на Леонтиска, и он без слов понял ее.

— Пожалуй, я верну последнюю пару тех, что несут золото, — как бы в раздумье сказал он гетере.

— Не возвращай! — подняла руку верховная жрица после недолгого раздумья. — Негодная финикиянка не стоит и сотой части. Можешь получить свою строптивую рабыню назад!

— Благодарю тебя! — снова поклонилась Таис и, скрыв улыбку, попрощалась с могущественной властительницей знаменитого храма.

За-Ашт, забыв обо всем, с криком: «Ты здесь, моя красавица!» — бросилась к Салмаах, оросив её шею слезами. Один из воинов дал ей нарядную хламиду и посадил на спину лошади. Тем же порядком тессалийцы выехали со двора, и Таис навсегда покинула обитель Кибелы, Великой Матери и Владычицы Зверей.

Пыльное небо раскаленным медным котлом опрокинулось над выгорающей степью. Конный отряд Леонтиска переправился на левый берег Евфрата и пошел на юг наперерез большой излучине, параллельно древней «царской» дороге из Эфеса в Сузу. Восемьсот стадий было до устья реки, впадающей в Евфрат с востока. Там ожидали большие лодки. Евфрат мог нести целые корабли, и единственным недостатком пути по реке вниз до Вавилона была его извилистость. Расстояние более чем удваивалось, однако можно было плыть безостановочно, целыми сутками. Пересадка на лодки сберегала лошадей, освобождая их от груза. Даже такие ярые конники, как тессалийцы, охотно согласились с планом своего начальника.

Ликофон ещё не мог совершить конный переход. Товарищи решили довезти его до Вавилона и добыли повозку. Таис приказала За-Ашт сопровождать тессалийца. Финикиянка злобно сверкнула глазами на Эрис, вытеснившую её из сердца госпожи. Но Таис притянула к себе обиженную финикиянку и шепнула ей несколько слов. Та вспыхнула, опустила глаза и послушно стала собирать удобную постель для перевозки юноши. Больше всего гетера беспокоилась за Эрис. Жрица ездила верхом очень мало, если вообще ездила, а задерживать закаленных конников из-за рабыни афинянка, конечно, не могла. Бывшая чёрная жрица, сводя хмурые брови, клялась не подвести хозяйку. Поколебавшись, Таис решила уступить Боанергоса рабыне, а самой ехать на Салмаах. Она посоветовала Эрис поддержать ноги в согнутом положении с помощью ремня, накинутого на плечи и прикрепленного к обеим щиколоткам. Персидский потник накрыли тонкой шершавой тканью, привозимой с Востока, сохраняющей разгоряченную кожу. Конические афинские солнечные шляпы здесь не годились из-за ветра. Женщины решили замотать головы тюрбанами из чёрной материи. Этот совет дали освоившиеся со зноем месопотамских равнин воины Леонтиска. Жара угнетала даже дружных с солнцем эллинов и закаленных походами македонцев. Как всегда, сборы и неполадки оттянули выступление. Вместо рассветных часов отряд пошел при высоко стоящем солнце, которое, как гневный владыка, стремилось согнуть неугомонных людей в рабской покорности.

Зной лился с неба весомыми каскадами, неумолимое падение которых прерывалось лишь порывами ветра, несшего из окружающей степи запах и жар пламени.

Таис на Салмаах и Леонтиск на белоснежной Песне ехали рядом. Ноздри гетеры раздувались, вдыхая знойный и горький сухой воздух. Горизонт, тонувший в зыбком мареве, казался беспредельным после