торжественном песнопении. Как бы послушавшись зова, жрецы встали. Говоривший по-гречески сказал:
— Кричи громче, Себек услышит. Придет скорее. Тебе не придется мучиться ожиданием.
В словах жреца не было ни насмешки, ни злорадного торжества. Полная безнадежность овладела Таис. Молить о пощаде, грозить, пытаться убеждать этих людей было столь же бесполезно, как и просить жуткое животное, которому они служили, полузверя-полурыбу, не подвластное никаким чувствам. Жрец ещё раз оглядел жертву, сделал знак сотоварищам, и все шестеро бесшумно исчезли. Таис осталась одна.
Она рванулась, ощутила несокрушимую крепость ремней и в отчаянии склонила голову. Распустившиеся волосы прикрыли её тело, и Таис вздрогнула от их теплого прикосновения. Впервые смертная обреченность проникла в душу. Близость неизбежной гибели обратила весь мир в крохотный комочек надежды. Менедем! Менедем — опытный бесстрашный воин и пылкий влюбленный — он не может оставить её на произвол судьбы. Уже сейчас он бешено ищет ее…
Глаза гетеры обладали свойством хорошо видеть в темноте. Таис поняла, что привязана у пьедестала какой-то статуи в полукруглом расширении подземного хода, выходящего к озеру или рукаву реки. Поодаль справа различалось гигантское изваяние. Это была одна из двух колоссальных сидящих статуй, возвышавшихся на тридцать локтей над водой, недалеко от пирамиды. Таис сообразила, что галерея обращена на северо-запад и не очень далека от северного входа. Согревавший её огонек надежды стал было разгораться сильнее. Гнет ужасной опасности притупил его, едва афинянка вспомнила, что в Лабиринте три тысячи комнат. Найти к ней путь если и возможно, то много времени спустя после того, как чудовища-зухосы разорвут её на куски и, пожрав, исчезнут в зарослях.
Таис забилась, всей юной плотью протестуя против ужасающих мыслей. Жестокие ремни отрезвили её болью. Всхлипывая, стиснув зубы, она сдержала рыдания и снова принялась осматриваться вокруг в инстинктивных поисках избавления. Пол расширенного конца галереи полого спускался к узкой полоске мокрой почвы на берегу. Два тонких столба подпирали выступ кровли, из-за которой нельзя было видеть небо. Очевидно, к воде выходил портик без ступеней. Без ступеней… снова первобытный ужас пронзил все внутренности Таис. Она сообразила, что наклонный пол, подходивший к воде…
— Менедем, Менедем! — звонко, изо всей силы закричала Таис. — Менедем! — И похолодела, вспомнив, что на крики придет тот, которому она предназначена. Она замерла, повиснув на ремнях. Камень леденил спину, ноги онемели.
Когда погасли последние отсветы зари на чёрной воде, Таис потеряла счет времени. Оно или тянулось бесконечно, или, может быть… о нет, до рассвета ещё далеко, ночь только началась! Вздрогнув, молодая женщина выпрямилась с приглушенным криком. Ей почудился слабый всплеск где-то там, в непроглядной тьме тростников, где обрывалось тусклое мерцание отраженных звёзд. Глухой, низкий, подобный мычанью рев пронесся по болоту. Далекий и негромкий, он был отвратителен особой таившейся в нем угрозой, непохожестью на все звуки, издаваемые животными, привычными человеку. Вся трепеща, сжав кулаки и челюсти, Таис боролась, чтобы не дать помрачающему рассудок темному страху овладеть собой. Ужасу, повергавшему человека в яму ничтожества. Беспредельной была храбрость её боровшихся с быками предков, неподвластных ранам амазонок, стойких, как Леэна[3], афинянок. Но ведь все они сражались свободными в открытом бою… кроме Леэны, связанной, как и она, и не сдавшейся людям, лживо изображавшим закон. А здесь, в одиночестве и холодном молчании болота, в ожидании зубастого панцирного чудовища, Таис снова принялась биться в своих путах, пока, укрощенная, теряя сознание, не прислонилась опять к сырому камню. Ночь молчала; более не доносилось всплесков с болота. Таис очнулась от судорог в затекших ногах. Сколько ещё прошло времени? Если бы хоть увидеть небо над головой, движение созвездий, сбросить нестерпимое чувство застылого ожидания смерти.
Переминаясь, изгибаясь, Таис восстановила кровообращение. Позади нее, в подземной галерее, раздались едва слышные медленные, крадущиеся шаги. Кровь прихлынула к голове Таис, радостная надежда обожгла ее. Менедем? И новый спад в бездну отчаяния, когда афинянка сообразила, что Менедем не будет подкрадываться, замирая после каждого шага, а примчится как бешеный бык, сокрушая всё на пути. И звонкий вопль опять понесся над ночным болотом, нарушая безмолвие страстным призывом. Что это? Будто слабый отклик? Таис затаила дыхание. Нет, ничего! А шаги позади? Подножие статуи не давало возможности заглянуть в галерею. Слушая ночь, Таис сообразила, что в проходе нет никого. Звуки доносились с болота и отражались эхом в подземелье. О могучая Афродита и Зевс-Охранитель! Это поступь тяжёлых лап на мягкой илистой почве, там, за столбиками портика, выходившего к озеру. Редкое и неравномерное хлюпанье с долгими паузами. Всплыла под берегом гребнистая спина, загорелись красным тусклым светом два глаза под костяными надбровными буграми. Очень медленно, так что минутами чудовище казалось неподвижным, на узкий берег всползло бесконечно длинное тело, извивавшееся налево- направо в такт шагам широко распяленных лап. Огромный хвост ещё был погружен в воду.
Особенный шипящий звук скольжения тяжёлого тела по влажной почве или мокрому камню. Красные огоньки исчезли. Это раскрылась пасть более трёх локтей в глубину, обрамленная смутно белевшими могучими зубами. Несмотря на предсмертный страх, Таис заметила, что крокодил не опустил нижнюю челюсть, как делают, открывая пасть, все животные, а поднял вверх голову, закрыв самому себе спереди весь обзор. Оттого и погасли красные огни глаз. О, если бы не держали её ремни, она знала бы, как ускользнуть от исполинского зухоса! Крокодил захлопнул пасть со стуком, красные глаза вспыхнули снова. Таис почувствовала их взгляд на себе — холодный, равнодушный, как будто даже не заинтересованный близкой добычей. Крокодил не торопился, вглядываясь в темноту галереи, он словпо изучал Таис. Множество раз на протяжении своей долгой жизни здесь пожирал он привязанную, беспомощную жертву. Зухос приподнялся на лапах, с громким чмоком оторвав брюхо от ила. Мерзкие твари и по земле бегали быстро, что стоит ему пробежать расстояние чуть больше длины собственного тела… Таис завизжала на такой высокой ноте, что чудовище снова плюхнулось на брюхо и вдруг повернулось направо. Шлепанье быстрых ног заглушил грозный, нечеловеческий крик: «Таис, я здесь!»
— Менедем!
На миг его силуэт мелькнул перед входом, между озадаченным чудовищем и его жертвой. Менедем заглянул в подземелье. Будто во сне Таис позвала его. В одно мгновение лакедемонянин оказался у подножия статуи, сразу нащупал привязанные ремни и рванул их с неистовой силой. Раз — лопнул ремень на левой руке, два — правый ремень устоял, зато вырвалось древнее бронзовое кольцо. Менедем разъярился ещё сильнее, и третий ремень разорвал как нитку. Таис освободилась. Она упала на колени от внезапной слабости, а Менедем повернулся к чудовищному врагу. Без всякого оружия, покрытый с головы до ног грязью, без одежды, которую он сбросил, чтобы бежать быстрее. Ярость воина была так велика, что он сделал два шага к чудовищу, расставив безоружные руки, будто собираясь придушить крокодила как собаку. Ещё плеск по грязи бегущих ног, багровая дорожка побежала по воде вдоль берега. Свет вспыхнул ярче, когда Гесиона, полумертвая от непосильного бега и страха, замерла у портика, подняв факел. Крик ужаса вырвался у девушки. Крокодил не обратил внимания на её появление, сосредоточив упорный взгляд на Менедеме. Факел в руке Гесионы задрожал, и она упала на колени, подобно своей хозяйке.
— Свети! — гаркнул Менедем. Он косился по сторонам в поисках чего-либо, с чем встретить нападение чудовища. При мерцающем свете факела Таис видела взбугрившуюся мышцами широкую спину спартанца, упрямо наклоненную голову, твердо упертые в каменный пол ноги. Вдруг Менедем решился. Одним прыжком он вырвал у Гесионы факел, ткнул его в направлении зухоса, и тот попятился. Менедем швырнул факел обратно Гесионе, но подхватила его уже поднявшаяся на ноги Таис. Спартанец рванул деревянный столб портика, раздался треск. Менедем нажал во всю мочь. Старое сухое дерево поддалось. Всё последующее произошло так быстро, что оставило лишь смутное воспоминание у Таис. Крокодил двинулся на Менедема, а тот нанес ему удар по рылу. Чудовище не отступило, а, распахнув пасть, бросилось на воина. Этого только и ждал Менедем. Изо всей силы, содрав кожу с ладоней, он всадил столб в глотку гигантского пресмыкающегося. Он не смог, конечно, остановить двадцатипятилоктевого зухоса и упал, успев, однако, толчком ноги направить свободный конец бревна на стену пьедестала. Крокодил с размаху ткнулся столбом в несокрушимый камень, засадив себе дерево в пасть ещё глубже. Ужасные удары хвоста потрясли галерею, сломали второй столб портика. Навесная крыша рухнула, и это спасло Гесиону от верной смерти, ибо удар хвоста чудовища переломал бы кости льву, не только человеку. Крокодил, корчась, повалился на бок, взметнул хвостом целый каскад грязи и ринулся в болото. Менедем и Таис стояли, сотрясаемые нервной дрожью. Опомнившись, Таис бросилась к Гесионе. Девушка лежала ничком у самого
