— Спроси Беренику. Я думаю, имя ей должно быть известно, хоть она и не причастна к мерзкому делу.

Птолемей выбежал. Вернулся он через несколько минут, таща за собой растрепанную Беренику, очевидно одевавшуюся для пира. Её тонкое, смертельно бледное лицо исказилось страхом, а чёрные глаза перебегали с Таис на мужа.

— Знаешь его? — Птолемей выхватил у Таис роковую дощечку. Береника, прочитав, упала к его ногам.

— Мой двоюродный брат с материнской стороны. Но я клянусь Стиксом и мраком Аменти…

— Не клянись, царица (Береника замерла от четко сказанного Таис титула), мы знаем невиновность твою.

Афинянка подняла Беренику, и та, хотя была выше ростом, показалась маленькой перед мемфисской царицей.

— Я прикажу тотчас схватить негодяя! — вскричал Птолемей, ударив в металлический диск.

— Напрасно. Он, конечно, скрылся, едва лишь получил весть о провале покушения. Но ты его запомни, царь! — почти с угрозой сказала Таис, отошла от Береники и повелительным жестом отослала прибежавших на зов слуг. — Я отменяю празднество! Сегодня я буду говорить с моим мужем наедине!

Птолемей не решился прекословить.

Они пробыли в уединении до рассвета, уложив Эрис в одной из комнат. Никто не узнал, о чем разговаривали царь и царица. На рассвете Таис положила перед Птолемеем священный уреос, сняла многоцветные царские бусы и египетскую одежду, надела любимую желтую эксомиду и ожерелье из когтей чёрного грифа.

С огромной террасы дворца открывались виды на беспредельное море, расцвеченное розовым взглядом Эос.

Птолемей сам принес пурпурного вина критских виноградников и налил две тонкие чаши, выточенные. из горного хрусталя ещё при первых фараонах Египта.

— Гелиайне, царь! Пусть хранят тебя все боги Эллады, Египта и Азии в славных делах твоих — строителя и собирателя! — Таис подняла чашу, плеснула в направлении моря и выпила.

— Говоря так, ты отрываешь частицу моего сердца, — сказал Птолемей, — я мучительно расстаюсь с тобой.

Лукаво усмехнувшись, афинянка постучала по флакону для вина из рога индийского единорогого зверя баснословной ценности.

— Ты пьешь из него только, опасаясь отравления?

Птолемей слегка покраснел и ничего не ответил.

— Ты пришел в возраст. Пора выбрать только одну царицу. И ты её выбрал! О чем горевать?

— Незабвенно великое прошлое, когда я сопутствовал Александру и ты была с нами в Месопотамии.

— Незабвенно, но жить им нельзя. Когда будет готов корабль?

— Я дам приказ немедленно круглому судну, с крепкой охраной. Через два-три дня ты сможешь отплыть, только скажи, куда направить кормчего.

— На Кипр, к Патосу.

— Я думал, ты вернешься в Афины?

— Побежденные покойным Антипатром, с Мунихией, запертой македонцами, со свежей могилой отравившегося Демосфена? Нет, пока вы вместе с Кассандром, Селевком и Лисимахом, не кончите войны против Антигона. Ты, разумеется, знаешь, что военачальник Кассандра в Аргосе сжег живьем пятьсот человек, а в ответ стратег Антигона полностью разорил и опустошил священный Коринф?

— Что же, это война!

— Война дикарей. Одичали и воины и их начальники, если могут позволить себе на земле Эллады такое, чего не смогли и чужеземцы. Если война проходит на столь низком уровне, то я не жду хорошего для Эллады!

Птолемей смотрел на Таис, внимательно её слушая.

— Ты говоришь то же, что новые философы, недавно появившиеся в Мусее. Они называют себя стоиками.

— Знаю о них. Они пытаются найти новую нравственность, исходящую из равенства людей. Счастья им!

— Счастья не будет! На западе крепнет Римское государство, готовое весь мир низвести до рабского состояния. Почему-то особенно ненавидят они евреев. Римляне подражают эллинам в искусствах, но в своем существе они злобные, надеются лишь на военную силу и очень жестоки к детям, женщинам и животным. Вместо театров у них громадные цирки, где убивают животных и друг друга на потеху ревущей толпе.

— Они мастера приносить кровавые жертвы? — спросила Таис.

— Да. Откуда ты знаешь?

— Я знаю пророчество. Страны, где люди приносят кровавые жертвы, уподобляя своих богов хищным зверям — Эллада, Рим, Карфаген, — ждет скорая гибель, разрушение всего созданного и полное исчезновение этих народов.

— Надо рассказать об этом моим философам. Хочешь, поговори с ними в Мусее?

— Нет. У меня мало времени. Я хочу свидеться с Леонтиском.

— Он в плавании у берегов Ливии, но ещё вчера, угадав твоё желание, я послал быстроходный корабль.

— Преимущество быть царским сыном. Благодарю тебя ещё раз за то, что ты решил сделать из него простого моряка, а не наследника, наместника или другого владыку. Он похож на меня и не подходит для этой роли.

— Ты передала ему критскую кровь безраздельной любви к морю. А что ты хочешь для Иренион?

— Пусть воспитывается у Пентанассы, моей подруги из древнего рода, чьи имена высечены кипрскими письменами на памятниках острова. Я хочу сделать из неё хорошую жену. У неё есть твой здравый смысл, осторожность в делах и, кажется мне, дальновидность. Раздел империи Александра и выбор Египта до сих пор служат мне образцом твоей государственной мудрости!

— Я выбрал Египет ещё по одному соображению. Здесь я царь среди чужих мне народов и создаю новое государство по своему усмотрению, выбирая наиболее подходящих для власти людей. Во время бедствий всегда будут мне защитой те, чье благоденствие связано с моим царствованием. Не повторятся кромешная зависть, клевета, драки и соперничество сильных, но невежественных людей из древних родов, которые не позволили Элладе расцвести, как она могла бы, имея такой великий народ. Её лучшие люди всегда подвергались клевете и позору. Благодарность знати выражалась в казни, изгнании, предательстве и тюрьме. Вспомни Перикла, Фидия, Сократа, Платона, Фемистокла, Демосфена, нет им числа!.. Ещё чашу, теперь мою прощальную.

В свою очередь поднял хрустальную чашу царь Египта Птолемей Сотер и внезапно остановился.

— Мне не в чем упрекнуть тебя за все эти годы, кроме одного. Хочешь знать?

Таис заинтересованно кивнула.

— Как ты позволила продать серебряную Анадиомену, сделанную с тебя. Разве не знала ты, как я люблю тебя и красоту женщины и все, что с тобой связано?

— Я ничего не позволяла. Так распорядилась судьба. Лисипп предназначил статую Александру, но сначала царю не было времени, а вскоре он ушел. Тогда было не до скульптур тебе. Но я рада, что Анадиомена ушла в Индию. Там совсем особенное отношение к женской красоте, а при теперешнем состоянии Эллады я не уверена в целости статуи из серебра, даже если бы её поставили в храм.

— Что ж, ты права, и я отбрасываю прочь свой упрек. Кстати, Селевк, когда спасался у меня, говорил о планах похода на Индию. Я посоветовал ему отказаться и уступить свою часть Индии Чандрагупте. И он сказал, что уступит — если тот даст пятьсот слонов!

— Он милый, этот гигант и собиратель гигантов!

— Не столь уж милый, на мужской взгляд. Слоны — могучая боевая сила, подвижная, лучше фаланги и тяжёлой конницы. Селевк не зря собирает слонов для своей армии. Мы с ним друзья, но будет ли дружен и в дальнейшем его наследник со мной и моими наследниками?