шерстяная рубаха соскользнула на пол. Ему не было нужды говорить. Я знал. И не мог понять, почему это не открылось мне тогда, на покрытом изморозью поле, когда я стоял перед Амброзием, а он рассматривал меня в свете факелов. Он знал уже тогда. А сотни других, должно быть, догадывались. Теперь я припомнил косые взгляды ратников, бормотание командиров, почтение челяди, которое я отнес на счет уважения к указаниям Амброзия, но которое на самом деле оказалось почтением к сыну Амброзия.

В комнате было тихо как в пещере. Пламя жаровни мигало, и ее свет плясал и разбивался в бронзовом зеркале у стены… Я посмотрел в зеркало. В сверкающей бронзе мое обнаженное тело казалось хрупким и призрачным, нереальным созданием света и тьмы, колеблющимся в мерцании огня. Но лицо было ярко озарено. В густых мазках тени и пламени я увидел его лицо таким, каким оно было тогда в его покое, когда он сидел над жаровней в ожидании, пока меня приведут к нему. В ожидании того момента, когда он сможет спросить меня о Ниниане.

И вновь дар Предвидения мне не помог. Люди, наделенные зрением богов, нередко слепы в делах людей.

— Все об этом знают? — спросил я Кадала.

Он кивнул, даже не спросив, что я имею в виду.

— Праздные языки не остановишь. Временами ты очень похож на него.

— Полагаю, и Утер мог догадаться. Раньше он этого не знал?

— Нет. Он уехал еще до того, как пошли слухи. Он взъелся на тебя не из-за этого.

— Рад это слышать, — сухо сказал я. — Из-за чего же тогда? Только потому, что я разозлил его той историей у стоячего камня?

— И это тоже, но были и другие причины.

— Какие же?

— Он считал тебя наложником Амброзия, — с грубоватой прямотой ответил Кадал. — Граф Британский не тратит времени на женщин, и если уж на то пошло, он и мальчиков не жалует. Но Утер никак не может взять в толк, как это мужчина способен семь раз в неделю ложиться в пустую постель. Когда его брат стал так заботиться о тебе, поселил тебя в своем доме и приставил меня смотреть за тобой, Утер подумал именно о любовных утехах, и ему это пришлось не по нраву.

— Понимаю. Нечто в этом роде он бросил мне в лицо сегодня ночью, но тогда я решил, что он просто вышел из себя.

— Если бы он хоть чуть-чуть внимательнее присмотрелся к тебе или прислушался к тому, что говорят люди, то давно бы уже обо всем догадался.

— Теперь ему все известно, — совершенно неожиданно и с полной уверенностью сказал я. — Он понял это еще там, на дороге, когда увидел застежку с драконом, которую подарил мне Амброзий. Я не задумывался об этом прежде, но, естественно, он должен был понять, что правитель вряд ли украсит наложника королевским знаком. Он приказал поднять повыше факел и хорошенько рассмотрел меня.

Думаю, он тогда все понял… — Внезапно меня поразила еще одна мысль. — И по-моему, Белазий тоже все знает.

— О да, — согласился Кадал. — Он знает. Но почему ты так думаешь?

— Я сужу по его разговору… Словно он знал, что я ему не по зубам. Именно поэтому он попытался припугнуть меня проклятьем. А ведь он ловкач, не так ли? Наверное, по пути к роще он напряженно думал. Он не отваживался тайком прикончить меня за святотатство, но в то же время ему необходимо было заставить меня молчать. Отсюда и проклятье. А также… — Я замолк.

— А также?

— Да не пугайся ты так. Это было всего лишь еще одной гарантией моего молчания.

— Так что же это такое, во имя неба?

Я пожал плечами, вдруг осознал свою наготу и снова потянулся за ночной рубашкой.

— Он пообещал взять меня с собой в святилище. Думаю, он не прочь сделать из меня друида.

— Он так и сказал? — Мне уже был известен знак, которым Кадал отводил злой глаз. — Что же ты будешь делать?

— Я пойду с ним… по крайней мере хоть раз. Не смотри так, Кадал. Поверь, ничто не заставит меня пойти туда во второй раз. — Я серьезно посмотрел на него. — Но нет в этом мире ничего, что я не был бы готов увидеть и изучить, и нет такого бога, к которому я не был бы готов обратиться по его обычаю. Я уже говорил тебе, что истина — это тень бога. Если я собираюсь использовать ее, то мне необходимо знать, кто он. Ты понимаешь меня?

— Откуда мне понять? О каком боге ты говоришь?

— Я думаю, что существует только один. Да, боги есть везде: в полых холмах, в ветре и в море, в траве, по которой мы ходим, и в запятнанных кровью сумерках, где им прислуживают подобные Белазию люди. Но я верю, что должен быть среди них один, который и есть бог, тот, что подобен огромному морю, и все мы — мелкие божества, люди и все кругом — словно реки, в конце концов, приходим к нему… Баня готова?

Спустя двадцать минут, облаченный в темно-синюю тунику, сколотую застежкой с драконом, я отправился к своему отцу.

В переднем покое секретарь с озабоченным видом предавался безделью. Из-за занавеси доносился тихий голос Амброзия. Двое стражей возле двери казались вырезанными из дерева.

Потом невидимая рука откинула полог, и из внутренних покоев вышел Утер. Увидев меня, он резко остановился, помедлил, словно собирался что-то сказать, но затем, очевидно, перехватив заинтересованный взгляд секретаря, шагнул мимо меня, взмахнув красным плащом и обдав запахом лошадиного пота. По запаху всегда было легко определить, где перед этим побывал Утер, он впитывал запахи, подобно губке. По-видимому, он отправился с дороги прямиком к своему брату, не потрудившись смыть с себя дорожную пыль.

Секретарь, которого звали Соллий, обратился ко мне:

— Ты можешь войти к нему без доклада, господин. Он, похоже, тебя ожидает.

Я не обратил внимания на титул «господин». Казалось, я давно уже свыкся с ним.