— Подумать только, я считал, что удача нам улыбнется, если мы возьмем тебя с собой. Видно, надо было все-таки отправить тебя за борт и тем самым уберечь себя от массы неприятностей. Думаю, тебе и рассказать-то мне больше нечего, а?

Я не ответил.

Он как-то странно засмеялся и вышел. Я же в изнеможении уснул.

Проснувшись, я обнаружил, что кто-то снял с меня мокрую одежду. Я лежал сухой и голый под грудой одеял. Возле моей головы стоял, заткнутый для верности тряпицей, кувшин с водой, а рядом лежала половинка ячменной лепешки. Я не решился дотронуться до еды, но понял ее значение… Я провалился в сон…

Затем наступил день, когда незадолго до сумерек впереди показался Дикий берег, и вскоре мы бросили якорь в спокойных водах Морбигана, что также называют Малым морем.

О том, что мы причалили к берегу, я узнал из слов, которые произносили у меня над головой резкие голоса, вырвавшие меня из недр тяжелого сна.

— Что ж, ладно, верь ему, если хочешь, дело твое. Но неужели ты в самом деле думаешь, что принц, пусть даже бастард, станет расхаживать в таком тряпье? Все грязное, на поясе нет даже позолоченной пряжки, а посмотри на его сандалии! Согласен, у него хороший плащ, но он же порван. Скорее я поверю в первую его байку. Мы и впрямь поймали раба, убегавшего с хозяйскими вещами.

Я узнал голос Анно, говорившего на бретонском наречии. К счастью, я лежал к ним спиной, зарывшись в ворох одеял. Мне не составило труда притвориться спящим: я лежал неподвижно и старался дышать ровно.

— Нет, это бастард, можешь быть уверен; я видел его в городе. Я узнал бы его раньше, если б увидел при свете дня, — отозвался басом Маррик. — Как бы то ни было, не имеет значения, кем он был: рабом или королевским бастардом — главное, что он, как свои пять пальцев, знает положение дел во дворце, и Амброзий захочет это услышать. И еще он смышленый парнишка. Сомнений нет, он тот, за кого выдает себя. На кухне так держаться и так говорить не научат.

— Да, но… — От перемены в голосе Анно у меня мороз пробежал по коже. Я боялся пошевелиться.

— Что еще?

— Если мы заставим его рассказать обо всем сначала нам… — перешел на шепот проныра. — Сам посуди. Помнишь, сколько он нам наболтал о том, что собирается предпринять король Камлах, и об остальном… Если мы вытрясем из него эти сведения и поспешим сами их передать, нас ждет тугой кошелек, ведь так?

— А что будет потом, когда он сойдет на берег и расскажет кому-нибудь, откуда он приехал? — проворчал Маррик. — Амброзий узнает обо всем. От него ничего не утаишь.

— Да ты что, простачка из себя строишь? — язвительно попросил Анно.

Сжавшись в комок, я молил моего бога, чтоб он не дал мне выдать себя. Кожа между моими лопатками похолодела и натянулась, как будто к ней уже приставили лезвие ножа.

— Не такой уж я и простак. Я тебя понял. Но не понимаю, каким образом…

— Никто в Маридунуме не знает, куда он подевался, — быстро и горячо зашептал Анно. — Что до людей, которые видели, как он поднимался на борт, о них не тревожься: они решат, что мы забрали его с собой. Да, именно так мы и поступим; возьмем его с собой, а между берегом и городом есть уйма укромных местечек… — Я услышал, как он сглотнул. — Я еще раньше говорил тебе: нет смысла тратить деньги на его перевозку…

— Если мы собирались избавиться от него, — глухо сказал Маррик, — то нам вообще не следовало платить за его проезд. Пошевели мозгами, теперь мы в любом случае получим назад наши денежки, а может, и сверх того.

— С чего ты взял?

— Если мальчишке есть что рассказать, Амброзий оплатит его проезд, можешь быть уверен. А если к тому же окажется, что он бастард — а я в этом не сомневаюсь, — можно надеяться еще и на подарок. Сыновья — или внуки — королей бывают ох как полезны; кому об этом знать, как не Амброзию?

— Амброзий должен понимать, что как заложнику мальчишке грош цена, — хмуро буркнул Анно.

— Кто знает? Но ежели он Амброзию не нужен, что ж, мы все равно не прогадаем: продадим мальчишку, а выручку поделим. Послушай меня, оставим пока все как есть. Живой он чего-нибудь стоит; мертвому ему ломаный грош цена, к тому же мы потратились на перевозку.

Анно грубо пнул меня в бок.

— Сейчас он, похоже, совсем ни на что не годен. Ты видел, чтобы кто-нибудь так блевал? У него желудок как у девчонки. Как по-твоему, он способен идти сам?

— Сейчас узнаем, — отозвался Маррик и встряхнул меня за плечо. — Эй, парень, вставай.

Я застонал и медленно повернулся, представив их взорам, как я надеялся, измученное бледное лицо.

— В чем дело? Мы уже прибыли? — спросил я по-валлийски.

— Да, мы на месте. Давай поднимайся, мы сходим на берег.

Я снова застонал, еще жалостнее, чем прежде, и схватился за живот:

— О Господи, только не это, оставьте меня в покое.

— Принести ведро воды? — предложил Анно.

Маррик выпрямился.

— Времени нет. — Он снова перешел на бретонский. — Похоже, нам придется его нести. Нет, мы оставим парня; нам надо спешить к графу. На сегодняшнюю ночь назначено собрание или ты забыл? Он наверняка уже знает, что прибыл корабль, и захочет повидаться с нами до того, как ему придется уехать. Лучше поскорее доложить ему обо всем, иначе жди беды. Оставим пока мальчишку здесь. Можно его запереть, а матросу на вахте сказать, чтоб приглядывал за трюмом. Мы вернемся еще до полуночи.

— Ты хотел сказать, что ты вернешься, — едко бросил Анно. — У меня есть неотложные дела.

— Амброзий тоже ждать не станет, поэтому, если хочешь заработать на мальце, тебе лучше вернуться. Они уже разгрузили половину корабля. Кто на вахте?

Анно что-то ответил, но его слова заглушил скрип тяжелой двери и грохот засова, которым они заложили за собой дверь. Я прислушивался к тому, как удалялись их голоса, потом эти голоса потерялись в шуме разгрузочных работ, сотрясавших корабль: в скрипе лебедок, криках людей у меня над головой и других, отвечавших им с берега, визге и шипенье канатов на шкивах, глухих ударах тюков, перебрасываемых с корабля на причал.

Я сбросил с себя одеяла и сел. Муторная качка исчезла, и я чувствовал себя сносно, даже хорошо; мною овладело какое-то ощущение легкости и опустошенности, невесомое, почти нереальное ощущение, подобное силе, которой обладаешь во сне. Став на колени среди одеял, я огляделся.

На причале горели фонари; их свет проникал в трюм сквозь небольшое квадратное бортовое отверстие. В этом свете я увидел кувшин с широким горлом, стоявший на прежнем месте, и новый ржаной сухарь. Откупорив кувшин, я осторожно отпил воды. Она была затхлой и отдавала тряпкой, но была пригодна для питья и прогнала металлический привкус во рту. Сухарь был твердый как камень, но я размочил его водой и, отломив кусок, стал жевать. Поев, я приподнялся к выглянул наружу.

Для этого мне пришлось ухватиться за край отверстия и подтянуться на руках, а в качестве приступки