«Банги объелся», — говорят в деревне о человеке, сделавшем какую-нибудь глупость.

— Все ты! — сказал Ашот. — Советовал есть все, что мягче камня, а теперь — пожалуйста!

— Да, этот лозунг себя не оправдал, — отшутился Гагик. — Мы его исправим: «Ешьте, все полезное, что мягче камня». Так?

Но никто не отозвался. А Шушик, лежа близко к костру, мирно спала. Вскоре она проснулась, протерла глаза и, сев на постели, спросила сонным голосом:

— Где мы?

— В вашем дворе, — быстро отозвался Гагик. — Раздули огонь, собираемся печь помидоры. Сбегай-ка на огород, принеси. Да не забудь перец и баклажаны.

Шушик и впрямь чуть не встала, но быстро пришла в себя.

— Мы все еще заперты в ущелье? — грустно спросила она. — Значит, умрем? — И впервые за все эти дни девочка громко заплакала.

Настроение у ребят упало — неожиданный плач Шушик всех расстроил. И верно: ведь смерть стояла на пороге их пещеры! Все так похудели и ослабли, что трудно было даже хворост для костра собрать. Если же не будет огня, холодная пещера станет свидетелем их кончины. Это сознавали все…

Пастушку так хотелось ободрить товарищей, поддержать их силы, но что мог он сделать?

Стесняясь и краснея, Асо рассказал небольшую курдскую сказку, потом сыграл на свирели и спел, на несколько мгновений перенеся обитателей пещеры на изумрудные горы Малого Кавказа. А когда и это было исчерпано, он, как обычно, разостлал аба и, выпотрошив на него содержимое своих карманов, сказал:

— На этот раз надо на шесть частей разделить. Дадим и Бойнаху.

— Съест? — спросил Ашот, с сомнением поглядев на вялые ягоды дикого терна.

— А что же ему остается? Придется съесть. Я ему уже для пробы несколько штук дал.

Бойнах получил свою долю и, с треском разгрызая косточки, действительно начал есть ягоды, вкуса которых никогда не знал.

— Видели? Собака опытнее нас. Надо разгрызть косточки. Действуйте, я отвечаю, — все еще пытался балагурить Гагик.

Но вот и терна не осталось. Съел свою порцию и Бойнах, но остался недоволен — дали мало. Он скулил и усиленно вертел хвостом, выпрашивая у хозяина ягод.

— Нету, милый мой, нету, — говорил собаке пастушок и, обняв ее мохнатую шею, тихо, так, чтобы никто этого не заметил, плакал.

Впрочем, чувства Асо были понятны ребятам. Они знали, что для пастуха собака — очень близкое существо, вроде брата.

И Бойнах как будто понял. Он прижался к ногам Асо и нежно лизал его руку, словно просил прощении за то, что огорчил его. Но недолго он так лежал. Услышав какой — то легкий треск, пес вдруг насторожился, вскочил, подбежал к Саркису и, обнюхав его карманы, стал сердито лаять. При этом он смотрел на мальчика таким выразительным взглядом, точно хотел сказать: «А ну, достань-ка еду, которую прячешь, не то я тебя разорву».

— Чего он хочет? — спросил Ашот у Асо.

Тот смущенно молчал. Он, кажется, понимал язык своей собаки, но перевести его не решался.

Саркис, иссиня — белый, энергично отбивался от Бойнаха.

— Пошел, пошел вон! — кричал он на него.

Но пес не унимался и едва не хватал парня за брюки.

— Чего он хочет? — повторил свой вопрос Ашот.

— Чего? Не ясно разве? — пробормотал Асо.

И Ашот понял. Он вскочил с места и подошел к Саркису.

— А ну, выверни карманы, — прогремел он, с негодованием глядя на перекосившееся лицо мальчика.

Но тут подоспел Гагик и, не дожидаясь, сам полез в карманы Саркиса. Там было еще много орехов.

— Какое вы имеете право? Я нашел. Пусть каждый о себе заботится!

— Да? — прямо — таки проревел Ашот. — А по какому же праву и с какой совестью ты ешь то, что приносит Асо или Шушик, что мы с Гагиком приносим? — И, размахнувшись, Ашот сильно ударил Саркиса по щеке.

Шушик вскрикнула и всплеснула руками. Асо отвернулся — его поразила эта сцена. Даже Гагик и тот не знал, как повести себя, как реагировать на происшествие, — шуткой здесь не отделаешься.

На лице Саркиса застыла какая — то странная, кривая улыбочка, и он выглядел от этого еще более жалким.

Ашот же словно обессилел. Побледневший от гнева, он дрожал всем телом. Да и могло ли быть иначе? Сын честного охотника, Ашот всю свою короткую жизнь подчинялся принципу: то, что ты добыл в поле, дели с товарищем. Сколько, сколько раз у него на глазах отец без всякого сожаления, наоборот — с чувством удовлетворения делил с другими охотниками мясо убитого им животного! Всегда поровну, всегда справедливо. Он отказывался даже от причитающейся охотнику, по дедовским законам, шкуры и бедра животного. А ведь Ашот знал, с каким трудом иной раз доставалась отцу добыча! Как долго приходилось ее выслеживать, как тяжело было на своих плечах тащить с крутых гор… И все же делили поровну. Такой был издавна установившийся обычай, этого требовало чувство товарищества, человечности. А этот?… Никому не сказал, ни с кем не поделился, и даже тогда, когда карманы, его были полны, протягивал руку за жалкой горсткой ягод, которые могли бы съесть другие.

— Ну? Что же теперь мы с тобой будем делать? — глухо спросил Ашот, все еще стоя против Саркиса.

Саркис вызывающе усмехнулся:

— Что я, украл, что ли? Погоди, Ашот, выйдем отсюда, тогда… Ты еще получишь — за эту пощечину.

— Еще и угрожает! Какая подлость!

— Мне, может, говорить не надо, но я скажу, — нерешительно вмешался Асо и обернулся к Саркису: — Ты нас от себя не отделяй. Наши курды говорят: овца, отставшая от стада, — пожива волка.

Саркис ответил Асо презрительным взглядом, а остальным бросил:

— На мой труд заритесь? Туго пришлось? Нет уж, пускай каждый о себе заботится!

— Ах, значит, так? Ладно!

С минуту подумав и приняв какое — то решение, Ашот сказал. Саркису:

— Там, под орехом, я приготовил дрова для костра. Принеси их, будем жечь ночью.

— Почему именно я должен идти?

— Во — первых, ты нажрался, а во — вторых, очередь твоя. Иди, а не то вышвырнем. На дворе останешься, замерзнешь..

Угроза подействовала. У Саркиса был характер отца: молодец среди овец, а против молодца — сам овца.

— Что же, я один пойду? — уже почти униженно, понурив голову, спросил он.

— Асо, выйди с Бойнахом наружу. Стойте у входа, чтобы он не боялся.

Когда Саркис, затаив в сердце злобу, вышел из пещеры, Ашот сказал:

— Топливо было поводом. Нам надо решить, как же вести себя с этим выродком.

— Ты очень суров и груб, Ашот, — мягко заметила Шушик. — Так человека не исправишь. Обиды заставят его только перечить нам, и он еще хуже станет.

— А ты что, Гагик, скажешь?

— Я? Я скажу так: горбатого могила исправит… Ясно?

— Значит, так и ставим? Не постараемся повлиять на него? — огорченно спросил Ашот.

— Повлиять? Но как? — спросил Гагик. — Дед мой, ты знаешь, очень любит прибаутки. И вот он часто говорит: «Посадили волчонка учиться грамоте. Скажи «к», а он — «коза». Скажи «я», а он — «ягненок»… Впустую с ним возиться, вот что я вам скажу.

— Нет, не впустую! — возразил Ашот. — Этот паршивец должен будет или остаться тут, или выйти отсюда человеком. Говоришь — волчонок? Значит, надо обломать ему клыки.

Саркис все еще не возвращался, и Ашот, вдохновившись, разразился, по своему обыкновению, целой лекцией.

— Такие люди, — говорил он, — не замечают своих недостатков. Многие у нас в селе пресмыкаются перед его отцом и его самого балуют — сын Паруйра! Вот и получился себялюбец. Нужно все это объяснить ему, показать, кто он и кто его отец. Даже унизить надо. Только тогда, когда поймет, что он не лучше, а во многом хуже других, можно будет помочь ему подняться, выпрямиться. Это мое предложение. В том, что мягкое обращение не поможет, я убежден. Такой человек, если с ним мягко обращаться, пожалуй, и на голову сядет.

— Речь твоя хороша, да жаль — длинновата, — насмешливо выразил свое впечатление Гагик.

— Ты что, будешь каждое мое слово взвешивать и критиковать?

— Да, ты прав, буду. Давай, Ашот, попросту поговорим, К чему ты вечно эти лекции читаешь? Жаль мне тебя.

Ашот на мгновение окаменел. Неожиданное заявление Гагика очень смутило его. Ведь сейчас речь шла о Саркисе! Вспыхнув, он искоса посмотрел на Шушик.

— А разве руководитель не должен высказывать свои мысли? — наконец спросил он. — Разве…

Гагик спокойно смотрел на него. Легкая улыбка играла на губах мальчика. Ему нравилось, когда под действием его колючих слов Ашот выходил из равновесия.

— При чем здесь я? — после короткой паузы снова заговорил Ашот. — О чем тебя спрашивают, о том ты и говори. Ну? Как же нам быть с этим… с этим…

Но Гагик так и не успел ничего сказать. Его замечание, и впрямь не имевшее непосредственного отношения к поднятому Ашотом вопросу, увело их в сторону, и до возвращения Саркиса ребята так и не сумели договориться.

В пещеру вошел Асо, за ним — Саркис с охапкой хвороста. Он нес ее легко — жирные орешки из запасов бедной белочки, как видно, подкрепили его силы.

— Вот так. Теперь ты будешь работать наравне с нами. А то — на что это похоже? «К хлебу ближе, от дела подале», как сказал бы мой дед. — На этот раз Гагик говорил необычайно серьезно. — А теперь садись-ка и слушай наши приветственные речи.

— О чем? — опасливо переводя взгляд с Гагика на Ашота, спросил Саркис.

Он, кажется, не на шутку испугался угрозы быть выброшенным из пещеры.

— О чем? О тебе, о твоем отце. Не так ли? — повернулся Гагик к Ашоту.

Это хорошо. Значит, и Гагик — сторонник его «метода». А Шушик? Ашот вопросительно посмотрел на девочку и, приняв ее молчание за знак согласия, удовлетворенно кивнул головой.

— Саркис, — начал он, — вот ты гордишься своим отцом и собой. Но тут есть одно недоразумение, и мы хотим его выяснить, чтобы ты понял, как обстоит дело в действительности. Мы хотим, чтобы ты убедился в том, например, что Асо на несколько голов выше тебя.

Саркиса эти слова взбесили.

— Асо? — сдавленным голосом переспросил он. — Ох, пусть только мы выйдем отсюда, из этого проклятого ущелья…

Он крепко сжал кулаки, но, поймав горящий взгляд Ашота, сразу сник и опустил глаза, — Да — да! Вот послушай и убедись. Асо, расскажи, пожалуйста, почему в последнее время вы так плохо живете? Ведь твоя мать — доярка на ферме, ты — пастух, а отец — знатный скотовод. Почему же у вас такая бедность, а?

Вопрос был задан неожиданно. Асо в смятении смотрел то на Ашота, то на Гагика, и во взгляде его читалось: «Не надо, не будем говорить об этом…»