Я пожал плечами. Ты была Уиллоу, и всё тут. Ты не была ни на кого похожа. Я понял это сразу, еще в роддоме — как только мне дали подержать тебя, обернутую в несколько слоев защитного поролона. Твоя душа была гораздо сильнее тела. И что бы ни твердили врачи, я всегда верил, что именно поэтому твои кости постоянно ломаются. Разве сможет обычный скелет выдержать сердце размером с целый мир?

Марин Гейтс опять прокашлялась.

— Как вы зачали Уиллоу?

Амелия, о присутствии которой я уже успел забыть, издала неопределенный звук, обозначавший, наверное, высшую степень отвращения.

— Это же мерзко! — фыркнула она, и я строго на нее глянул, приказывая замолчать.

— Зачатие было непростым, — сказала Шарлотта. — Мы уже собирались попробовать искусственное осеменение, когда я узнала, что беременна.

— Мерзко-мерзко, — снова фыркнула Амелия.

— Амелия! — Я передал тебя маме и потянул твою сестру за руку. — Подожди нас в коридоре, — процедил я сквозь зубы.

Когда мы вернулись в приемную, секретарша смерила нас долгим взглядом, но ничего не сказала.

— А что дальше? — Амелия будто бросала мне вызов. — Расскажешь ей о своем геморрое?

— Довольно, — прошипел я, стараясь не взорваться на глазах у секретарши. — Мы скоро закончим.

Уже в коридоре я услышал цоканье каблуков секретарши и ее голос, обращенный к Амелии:

— Хочешь чашку какао?

Когда я вошел в конференц-зал, Шарлотта еще продолжала рассказывать:

— …но мне было тридцать восемь лет. А знаете, что пишут в карточке, когда вам тридцать восемь? «Старородящая». Я боялась, что ребенок родится с синдромом Дауна, а об ОП и слыхом не слыхивала!

— Вам делали амниоцентез?

— Эта процедура не определяет ОП. Его нужно искать специально, если кто-то в семье уже страдал от этой болезни. Но у Уиллоу возникла спонтанная мутация, наследственность здесь ни при чем.

— Значит, вы не знали о болезни Уиллоу до ее рождения? — уточнил Рамирез.

— Узнали, когда второе УЗИ показало кучу переломов, — ответил я за Шарлотту. — Послушайте, мы с вами уже закончили или как? Если вы не хотите браться за это дело, найдутся…

— А помнишь эту странную штуку на первом УЗИ? — спросила вдруг Шарлотта у меня.

— Какую еще «странную штуку»? — оживился Рамирез.

— Лаборантке показалось, что картинка мозга слишком чистая.

— Не бывает «слишком чистой» картинки, — возразил я.

Рамирез и его помощница переглянулись.

— И что на это сказала ваш гинеколог?

— Ничего. — Шарлотта пожала плечами. — Никто и не упоминал об ОП, пока на двадцать седьмой неделе я не пошла на второе УЗИ. Тогда и обнаружились переломы.

Рамирез повернулся к Марин Гейтс.

— Узнай, можно ли диагностировать эту болезнь на внутриутробной стадии, — приказал он и снова заговорил с Шарлоттой: — Вы предоставите нам доступ к своим медицинским карточкам? Мы должны скрупулезно изучить этот вопрос, чтобы понять, имеются ли основания для иска…

— Мы же, кажется, не подаем никакого иска, — удивился я.

— А может, и подаете, офицер О’Киф. — Роберт Рамирез внимательно смотрел на тебя, словно хотел запомнить черты твоего лица. — Вот только не тот, который планировали.

Двенадцать лет назад я училась на втором курсе и понятия не имела, чем займусь в жизни, пока однажды не села за стол поговорить с мамой (к ней мы еще вернемся).

— Я не знаю, кем мне быть, — призналась я.

Эта фраза, наверное, очень смешно прозвучала из уст человека, который не представлял, кем он уже был. Я с пяти лет знала, что удочерена, — это такой политкорректный способ назвать меня «деревом без корней».

— А что тебе нравится делать? — спросила тогда мама, прихлебывая кофе. Она всегда пила черный, я же добавляла молоко и побольше сахара. Это одно из тысячи различий между нами, порождавших немые вопросы: а моя биологическая мать тоже пила кофе с молоком и сахаром? От нее ли мне достались голубые глаза и высокие скулы? Была ли она левшой, как и я?

— Мне нравится читать, — сказала я и, закатив глаза, поспешила добавить: — Какая глупость!

— А еще тебе нравится спорить.

Я лишь ухмыльнулась.

— Чтение и споры… — В этот момент маму осенила внезапная догадка: — Солнышко, да тебе на роду написано стать адвокатом!

Теперь перемотайте девять лет моей жизни, С моим мазком Папаниколау было что-то не так, мне сказали снова сходить на прием. Пока я ждала гинеколога, вся жизнь, которую я не успела прожить, пролетела у меня перед глазами: я увидела детей, которых решила родить попозже, закончив учебу и определившись с карьерой; мужчин, с которыми не встречалась, потому что предпочитала свиданиям лишнюю статью в юридический журнал; домик в деревне, который не купила, потому что слишком много работала и не успевала бы наслаждаться горным пейзажем, открывавшимся с дорогой тиковой веранды.

— Женщины у вас в роду болели раком матки? — спросила врач.

— Я не знаю, — дала я свой стандартный ответ. — Меня удочерили.

И хотя все обошлось и результаты оказались лабораторной ошибкой, в тот день я, кажется, и решила найти своих настоящих родителей.

Я знаю, о чем вы думаете: неужели ей плохо жилось с приемными? Нет, жилось, мне с ними замечательно, иначе к этому решению я пришла бы не в тридцать один год, а гораздо раньше. Я всегда благодарила судьбу за то, что выросла в этой семье; я была абсолютно счастлива и не хотела никаких других родственников. И меньше всего мне хотелось разбивать им сердца своими поисками.

И хотя я всю жизнь понимала, что была для приемных родителей самым желанным ребенком, забыть о том, что биологические родители меня отвергли, я тоже не могла. Мама, разумеется, произносила передо мной шаблонную речь о том, что они были слишком молоды и не готовы обзавестись потомством, и я понимала это умом, однако сердцем чувствовала, что меня попросту вышвырнули. Наверное, мне хотелось узнать, за что. И вот, поговорив с ними обоими (мама обещала мне всячески помогать, но при этом заливалась слезами), я осторожно сунулась в воду поисков, не зная, конечно же, никакого броду. Полгода сомнений остались позади.

Когда тебя удочерили, ты будто читаешь книгу, из которой вырвали первую главу. Ты, может, и наслаждаешься развитием сюжета, и герои тебе симпатичны, но ведь и завязку прочесть было бы интересно. Только вот, принеся книжку в магазин, ты узнаёшь, что на новый экземпляр со всеми страницами ее не обменяют. А вдруг бы ты прочел первую главу и понял, что книжка — дрянь? Вдруг бы ты задел чувства автора? Лучше уж дочитывать свою неполную версию и получать удовольствие.

Архивы агентств по усыновлению закрыты даже для таких людей, как я, умеющих дернуть за нужную юридическую ниточку.

Следовательно, каждый шаг моего расследования был очередным подвигом Геракла, а количество крупных неудач значительно превышало количество мелких побед. За первые три месяца я потратила больше шестисот долларов на услуги частного детектива, который в итоге заявил, что ничего не нашел. Я рассудила, что такие поиски я могу вести самостоятельно и совершенно бесплатно.

Проблема заключалась в том, что моим поискам мешала работа.