— Передавайте флягу по кругу, — предложил Уилсон. Когда фляга попала к нему в руки, он приложил ее ко рту и, высоко запрокинув голову, выпил все, что в ней оставалось. — Придется открыть следующую, — сказал он со вздохом.

— Мы все заплатили одинаковые деньги, — ворчливо сказал Крофт. — Давайте и пить поровну.

Уилсон лукаво хихикнул.

Сидя в тесном кругу, они передавали друг другу флягу, и каждый отпивал из нее несколько глотков. Еще до того как была выпита вторая фляга, языки у всех начали заплетаться, а разговор становился все более беспредметным.

Солнце приближалось к западной части горизонта; начали появляться тени от деревьев и темно- зеленых палаток. Гольдстейн, Риджес и Вайман сидели на расстоянии тридцати ярдов от группы Крофта и тихо разговаривали о чем-то. Из окружающей их кокосовой рощи слышалось то рычание грузового автомобиля, поднимающегося по дороге, ведущей к биваку, то крики работающих где-то солдат. Через каждые пятнадцать минут сюда доносились глухие раскаты выстрелов артиллерийской батареи, расположенной приблизительно в одной миле от них, и тогда каждый прислушивался, где упадут и взорвутся снаряды. Вокруг их позиции ничего примечательного не было: впереди заграждение из колючей проволоки, позади кокосовая рощица, а за нею заросли джунглей.

— Ну что же, завтра назад, в штабную роту, — громко сказал Уилсон. — Давайте выпьем за это.

— Надеюсь, что мы до конца кампании будем ковыряться с этой проклятой дорогой, — заметил Галлахер.

Крофт перебирал пальцами свою портупею. Напряженность и возбуждение, которые он испытывал после расстрела японского солдата, на марше ослабли и уступили место пустому и мрачному безразличию ко всему окружающему. Мрачное настроение не прошло и после выпитого виски, однако что-то в состоянии Крофта все же изменилось. В голове шумело, способность ясно мыслить притупилась. Он сидел неподвижно и большей частью молчал, как бы поглощенный самосозерцанием, отдавшись процессу одурманивания алкоголем. Мысли в опьяневшей голове путались, налезали одна на другую, словно вздрагивающая под водой тень от сваи. Крофт подумал, что Джени — пьяница и проститутка; в груди от этой мысли сразу же появился комок тупой боли. «А, плевать!» — пробормотал он себе под нос, и его мысль сразу же перескочила на приятное воспоминание о том, как он гонял на лошади и смотрел с горы на освещенную солнцем долину. Алкоголь подействовал теперь на ноги, и Крофт вспомнил на какой-то момент весь комплекс радостных ощущений, которые он испытывал, когда солнечные лучи согревали седло и в нос бил запах теплой кожи и вспотевшей лошади. Вслед за этим ему припомнился блеск солнечных лучей на зеленой траве в том месте, где лежали тела убитых японских солдат. Подумав о выражении крайнего удивления, которое только начало появляться на лице японца, перед тем как его сразила пуля, Крофт, как и тогда, тихо засмеялся; между его тонкими сжатыми губами появились пузырьки слюны, как это бывает у очень больных и слабых людей.

— Чертовщина! — пробормотал он.

Уилсон чувствовал себя отлично. Виски наполнило его тело радостным ощущением полнейшего благополучия, у него появились какие-то не совсем еще ясные похотливые желания. При мысли о женщине ноздри Уилсона затрепетали.

— Ничего бы не пожалел сейчас за девчонку, — откровенно признался он. — Когда я работал посыльным в отеле «Мэйн», в нем останавливалась одна девушка. Она пела в каком-то небольшом джазе, который приезжал к нам в город и играл в барах. Она часто вызывала меня и заказывала что-нибудь выпить. Тогда я был еще мальчишка и сразу не разобрался, что к чему. Однажды я вошел по звонку в ее комнату, а она лежит на кровати в чем мать родила… специально ждала меня… И знаете, ребята, я не возвращался вниз часа три… А потом я ходил к ней после обеда каждый божий день, и так два месяца подряд. Она тогда сказала, что лучше меня у нее никого не было. — Уилсон прикурил сигарету. В его глазах под очками сверкали огоньки возбуждения. — Я толковый парень, — продолжал он вдохновенно, — это скажет любой, кто меня знает. Нет таких вещей, в которых я не мог бы разобраться или исправить что- нибудь… Пусть это будет даже самая сложная машина… А уж что насчет женщин… Многие из них говорили мне, что никогда еще не встречали таких, как я. — Он провел рукой по своему массивному лбу и золотистым волосам. — Да, а вот когда женщин нет, прямо хоть вой. — Уилсон отпил еще несколько глотков. — В Канзасе меня ждет девочка, которая не знает, что я женат. Я проводил с ней время, когда служил в форте Райли. Эта красотка пишет мне одно письмо за другим. Ред может подтвердить, он читал их. Терпеливо ждет, когда я вернусь. Я все время говорю своей старухе, чтобы она прекратила писать мне свои ворчливые письма о том, что я мало шлю домой денег; вот возьму да и не вернусь к ней. Ха, та девочка в Канзасе нравится мне куда больше. А если бы вы знали, как она вкусно готовит…

— Ох и трепло же ты, Уилсон! — фыркнул Галлахер. — Послушать тебя, так только в жизни и есть хорошего, что бабы да жратва.

— А что же еще? — спросил Уилсон.

— Не знаю, но что-то есть, — ответил Галлахер, стараясь говорить солидно, но тут же запнулся, не зная, что еще добавить. — У меня скоро будет ребенок, — продолжал он после паузы, — может быть, как раз вот сейчас, когда я пью виски, он является на свет… Но мне никогда в жизни не везло, ей-богу. — Он сердито пробрюзжал что-то себе под нос и наклонился вперед. — Мне часто казалось, что из меня могло бы что-то выйти толковое… — Он опять запнулся, не зная, что сказать еще. — Но мне всегда что-то мешало… — Галлахер замолчал с сердитым видом, как будто подбирая нужные слова, и, насупившись, отвел угрюмый взгляд в сторону.

Ред сильно опьянел, и вид у него был глубокомысленный.

— А я вот что скажу вам, — начал он заплетающимся языком. — Никто из вас ничего не добьется. Все вы хорошие ребята, но все вы утонете в дерьме, и больше ничего.

Крофт громко рассмеялся.

— Ты, Галлахер, выдающийся бро-о-дяга, — сказал он, похлопав Галлахера по спине. Крофта вдруг охватила неудержимая радость. — А ты, Уилсон… ты просто… кобель, вот ты кто. Поганый развратник… — Крофт говорил громким хриплым голосом, и, несмотря на опьянение, все смотрели на него с опасением. — Ты, наверное, не успел еще родиться, а уже думал о бабах.

Уилсон загоготал.

— Я и сам подозревал это — думаю о них с тех пор, как помню себя…

Это вызвало общий смех. Крофт энергично тряхнул головой, словно желая отделаться от пьяного шума.

— Слушайте, что я скажу вам. Вы все хорошие ребята… Салаги, конечно, но хорошие ребята. Ничего плохого про вас не скажешь. — Крофт улыбнулся, его губы искривились, и он снова громко засмеялся. Отпив несколько глотков виски, он продолжал: — Гроза Япошек — да о таком друге можно только мечтать. Это неважно, что он мексиканец, вам все равно до него далеко. Даже старина Ред, этот молчаливый каналья (я как-нибудь пристрелю его, ей-богу), даже Ред неплохой парень, хотя, может, ведет себя по-дурацки.

На какое-то мгновение Редом овладел страх, как будто к его зубу прикоснулось сверло бормашины.

Крофт весело расхохотался.

— Так уж и пристрелишь, Крофт? — спросил он с напускной храбростью.

— Пойми, о чем я говорю, — ответил Крофт, подчеркивая слова взмахом руки с вытянутым указательным пальцем, — Все вы, черти, хорошие ребята, — сказал он заплетающимся языком.

Неожиданно Крофт как-то странно захохотал. Никто раньше не слышал, чтобы он так смеялся.

— Галлахер сказал, что этот япошка задрыгал руками и ногами, словно курица, которой только что свернули шею!

Уилсон захохотал вслед за Крофтом, хотя не имел ни малейшего представления, отчего тот так странно смеется. Впрочем, причины его нисколько не интересовали. В голове у него все смешалось, заволокло туманом приятного опьянения. Он испытывал безразличную симпатию к любому, кто пил с ним виски. В одурманенном сознании Уилсона друзья представлялись очень добродушными и, несомненно, стоящими выше его самого.

— Уилсон никогда не подведет вас, — бормотал он, едва выговаривая слова.

Ред фыркнул и почесал кончик своего, казалось, онемевшего носа. Он был сильно взбудоражен