за дискуссией, и за игрой в шахматы, казалось, стояла какая-то неумолимая цель, прикрытая внешним безразличием генерала. Хирна охватило необъяснимое ощущение чего-то гнетущего. В палатке, казалось, стало еще более душно.

— Игра в шахматы, — сказал генерал, — нечто неистощимое. Это концентрированное выражение самой жизни.

— Я бы не сказал этого, — заметил Хирн, прислушиваясь к звучанию своего собственного ясного и сильного голоса. — Что меня интересовало в шахматах и что в конечном итоге сделало эту игру для меня скучной, так это тот факт, что шахматы не имеют даже отдаленной связи с жизнью.

— Вот как? А в чем, по-вашему, сущность войны? — спросил Каммингс.

Снова дискуссия. На этот раз у Хирна не было никакого желания спорить, он уже устал от поучений генерала. На какой-то момент у Хирна даже появилось желание ударить Каммингса, увидеть, как его седые волосы спутаются, а изо рта потечет кровь. Это желание было сильным, но мгновенным. Оно прошло, и Хирн снова почувствовал что-то гнетущее.

— Я не знаю, — ответил он, — но война, по-моему, это вовсе не игра в шахматы. Некоторое сходство с войной на море, пожалуй, есть. Корабли с различной огневой мощью маневрируют в открытом море, как на шахматной доске, сила, пространство и время играют там первостепенную роль, но война скорее похожа на кровавую игру в регби. Вы начинаете игру, но она никогда не развивается так, как вам хотелось бы или как вы спланировали.

— Это более сложная борьба, но в конце концов она сводится к тому же.

Хирн раздраженно хлопнул себя по бедру.

— Боже мой, ведь в книге много других страниц, кроме тех, которые вы прочитали. Возьмите отделение или роту солдат. Знаете ли вы что-нибудь о том, что думают эти люди? Иногда я просто удивляюсь, как вы можете брать на себя ответственность, посылая их на какое-нибудь дело. Ведь от этого просто можно сойти с ума.

— Это как раз то, в чем вы всегда ошибаетесь, Роберт. В армии всякая мысль об индивидуальности, о личности — это не что иное, как помеха. Разница между отдельными людьми какого-нибудь подразделения, конечно, существует, но эти люди всегда и неизбежно взаимно дополняют или нейтрализуют друг друга, и вам остается оценивать только само подразделение: эта рота хорошая, а эта плохая, она годится или не годится для выполнения такой-то задачи. Я привожу все к общему знаменателю и оцениваю крупные массы людей.

— Вы находитесь так высоко, что вообще ничего не видите, а ведь моральное состояние войск имеет первостепенное значение для принятия тех или иных решений.

— Тем не менее мы принимаем решения, и они оказываются правильными или ошибочными.

Было что-то ужасное в подобном разговоре в то время, когда там, на фронте, в пулеметных гнездах сидели солдаты и им было страшно. Голос у Хирна стал пронзительный, как будто этот страх передался теперь и ему.

— Как вы можете принимать решения? Подчиненные вам люди не были в Америке уже полтора года. На чем вы строите свои расчеты, когда решаете, что лучше пусть будет убито столько-то человек, а остальные скорее вернутся домой или что они все должны остаться здесь и погибнуть, а их жены пусть изменяют им? На каком основании вы все это решаете?

— Ответ очень прост: меня это совершенно не интересует. — Генерал снова провел пальцами по подбородку. После короткой паузы он продолжал: — А в чем дело, Хирн? Я и не знал, что вы женаты.

— Я не женат.

— А что же, у вас осталась там любимая девушка, которая уже успела забыть вас?

— Нет, у меня нет никаких привязанностей.

— Тогда почему вас беспокоят измены жен? Пусть изменяют, у них это в крови.

— Это что, из личного опыта, сэр? — спросил Хирн ехидно и несколько удивляясь своей наглости.

Хирн вспомнил, что генерал женат, и сразу же пожалел о сказанном. Он узнал об этом от одного из офицеров, сам же генерал никогда не упоминал этого.

— Может быть, и из личного, вполне возможно, — сказал генерал внезапно изменившимся голосом. — Я хотел бы напомнить вам, Роберт, что вольности, которые вы себе позволяете, пока не выходили за пределы моего терпения, но в данном случае, я полагаю, вы зашли слишком далеко.

— Виноват, сэр.

— Вы могли бы и помолчать, Роберт.

Хирн наблюдал за лицом генерала. Его взгляд был устремлен в одну точку, как будто он поддерживал им что-то в десяти дюймах впереди лица. На подбородке у самых уголков рта появилось два белых пятна.

— Правда, Роберт, состоит в том… что моя жена неверна мне.

— О-о…

— Она сделала почти все возможное, чтобы унизить меня.

Сначала Хирн удивился, потом почувствовал возмущение. В голосе Каммингса появились нотки жалости к себе. Хирн редко встречал людей, которые вот так бы просто рассказывали о таких вещах другим. Очевидно, в нем уживались два разных человека.

— Мне очень жаль, сэр, — пробормотал он наконец.

Пламя в керосиновой лампе Колмана потускнело и запрыгало, освещая палатку длинными дрожащими лучами.

— В самом деле, Роберт? Разве вас когда-нибудь что-нибудь трогает? — спросил генерал как-то беспомощно. Он протянул руку и поправил фитиль. — Вам известно, что вы очень бесчувственный человек?

— Возможно.

— Вы способны кого-нибудь пожалеть… уступить кому-нибудь?

— Я не понимаю, что вы хотите этим сказать, генерал. — Голос Хирна, к счастью, звучал твердо.

— Это неважно, Роберт. — Генерал посмотрел на свои руки. — Если вам хочется помочиться, ради бога идите и прекратите расхаживать здесь.

— Слушаюсь, сэр.

— Мы так и не закончили наш спор.

Это было уже лучше.

— Да, так в чем я должен уступать, с чем соглашаться? Может быть, с тем, что вы — это господь бог?

— Знаете, Роберт, если бог существует, то он наверняка похож на меня.

— В умении сводить все к одному знаменателю?

— Точно.

Они могли бы сейчас говорить, говорить и говорить. Но они молчали в течение нескольких секунд. Каждый из них понял в эти секунды, что они нисколько не нравятся друг другу.

Завязался новый разговор, они немного поспорили, главным образом о ходе кампании. Воспользовавшись первой паузой, Хирн пожелал генералу спокойной ночи и направился в свою палатку.

Прислушиваясь в темноте к звонкому хрусту листьев кокосовых деревьев, он долго не мог заснуть. Вокруг простирались мили и мили джунглей, бесконечные просторы южных широт с непривычными звездами на небе. Сегодня что-то произошло, но так ли это? Не преувеличивает ли Хирн? Да и было ли все это на самом деле? Может, это все ему приснилось? Хирн тихо засмеялся. Вот он, побудительный мотивчик…

Докапываешься до сути вещей — и встречаешь одну только грязь.

Однажды его любовница подала ему утром зеркало и сказала:

— Посмотри на себя. Когда ты лежишь в постели, ты очень похож на обезьяну.

Теперь ему уже не было смешно, его начало лихорадить. Господи, ну и положение.

Когда пришло утро, Хирн уже не был уверен, что вчера вообще что-то произошло.