На этот раз снаряд шуршал, как ветви деревьев на зимнем ветру. Ред вспомнил, как однажды торопливо шел по шоссе в вечерние сумерки. Это было где-то в районе шахтерских городков в восточной части Пенсильвании. Он наблюдал, как спешили домой в своих видавших виды, искалеченных фордиках шахтеры с накопившейся за день копотью и угольной пылью на лицах. Все, что он видел там, не походило на шахтерские поселки в Монтане, где он работал за несколько лет до этого, и тем не менее было в этой картине что-то одинаковое с тем. Ред шагал по шоссе, мечтая о доме; какой-то шахтер подвез его тогда в машине и даже угостил кружкой пива в шумном баре. Воспоминания о тех днях, о том, как он позднее уехал из этого городка на товарном поезде, вызвали у Реда приятное ощущение. В цепи серых скучных дней тех лет изредка бывали и светлые, радостные. Он глубоко вздохнул. «Редко кому удается добиться того, о чем он мечтает», — с грустью подумал Ред, и эта мысль усилила охватившее его чувство приятной грусти. Он закрыл лицо руками и начал дремать. Над ухом надоедливо жужжал москит, но Ред не шевелился, надеясь, что он улетит. Земля, на которой он лежал, казалось, кишела насекомыми. «Я привык к насекомым и не боюсь их», — подумал Ред. Эта мысль почему-то вызвала у него улыбку.
Начал накрапывать дождь, поэтому Ред прикрыл голову одеялом. Казалось, тело его по частям медленно погружается в сон, голова перестала работать, однако какие-то клетки мозга еще чувствовали дрожь в уставших конечностях. Артиллерийский обстрел теперь уже не прекращался; расположенный в полумиле от них пулемет тоже строчил непрерывно. Сквозь полусон Ред заметил, как вернувшийся Крофт расстелил одеяло и лег на него. Продолжал накрапывать дождь. Через некоторое время слух и сознание Реда перестали воспринимать артиллерийскую стрельбу. Но даже после погружения в полный сон какие-то клетки мозга еще фиксировали происходящее вокруг. Хотя Ред и не вспомнил об этом когда проснулся, засыпая, он слышал, как мимо них прошел взвод солдат, а солдаты еще одного подразделения потащили противотанковые пушки на другую сторону бивака. «Они собираются оборонять бивак, от японцев сюда ведет хорошая дороге», — подумал Ред, засыпая окончательно. Его, вероятно, начинало лихорадить.
Ред спал, пока не раздался громкий возглас:
— Разведчики? Где разведчики?
Сон улетучился, но Ред не пошевельнулся под одеялом. Он почувствовал, как Крофт вскочил на ноги и крикнул:
— Здесь, мы здесь!
Ред сразу же понял, что через несколько минут придется куда-то идти, и тем не менее попытался еще плотнее закутаться в одеяло.
Он чувствовал ломоту во всем теле и знал, что, если встанет, почувствует себя еще хуже.
— А ну, ребята, давайте вставайте! — крикнул Крофт. — Вставай, вставай, сейчас пойдем!
Ред стянул с лица одеяло. Все еще шел дождь: верхняя сторона одеяла была мокрой. «Положишь его в рюкзак — там все промокнет», — с досадой подумал он. Поднимаясь, Ред закашлялся и с отвращением сплюнул несколько раз на землю. Во рту ощущался какой-то отвратительный привкус. Лежавший рядом с ним Галлахер сел и разразился ругательствами:
— Проклятие! Никогда не дадут человеку выспаться! Что мы, разве мало потрудились вчера вечером?
— Мы же герои, — иронически заметил Ред.
Он начал медленно складывать свое одеяло. Одна сторона его была мокрой от дождя, другая покрыта прилипшей грязью. Укладываясь спать, Ред положил винтовку рядом с собой и прикрыл ее одеялом, но она все равно вся намокла.
— Проклятые эти джунгли и дожди! — зло выругался он. — Я уже забыл, когда был сухим.
— Быстрее, быстрее, довольно болтать! — приказал Крофт.
Лучи засиявшей над горизонтом ракеты осветили мрачные кусты и тускло засеребрились на мокрой темной одежде солдат. Ред заметил, что лицо Галлахера покрыто грязью; проведя рукой по своему лицу, он убедился, что оно нисколько не чище.
— Ради бога, отпустите меня домой. Я устал и хочу в постельку, — запел шутливо-плаксивым голосом Ред.
— И меня тоже, — присоединился к нему Галлахер.
Ракета погасла. Пока глаза не привыкли к темноте, никто ничего не видел.
— А куда мы пойдем? — поинтересовался Толио.
— В первую роту, — ответил Крофт, — на участок, где ожидается атака японцев.
— Везет же нашему взводу, — заметил Уилсон. — Хорошо еще, что мы покончили с проклятыми пушками. Я скорее пойду против танков с голыми руками, чем снова их тащить.
Солдаты построились в колонну по одному и начали переход. Бивак первого батальона занимал очень небольшой участок, поэтому через каких-нибудь тридцать секунд они уже миновали проход в проволочном заграждении и вышли на тропу, ведущую к позициям первой роты. В роли проводника во главе колонны шел Мартинес.
Сонливое состояние у него быстро уступило место крайней настороженности. Видеть фактически он ничего не мог, но им, казалось, руководило какое-то особое чувство разведчика, и он уверенно следовал по извилистой тропе. Он шел примерно в тридцати ярдах впереди колонны и ничем не был связан с ней. Если на тропе или около нее оказалась бы засада японских солдат, он попал бы в нее первым. Тем не менее он не испытывал ни малейшего страха: это чувство как бы испарилось с того момента, как он занял место ведущего. Теперь он был всецело поглощен распознаванием множества ночных звуков в поисках таких, которые указывали бы на то, что в кустах затаился противник. Неуверенные, спотыкающиеся шаги и бормотание позади идущих солдат выводили его из себя. Слух Мартинеса успевал воспринимать и перемежающиеся звуки происходящего впереди боя; он даже пробовал классифицировать эти звуки.
Когда тропа проходила по сравнительно свободным от густой растительности местам, он внимательно осматривал небо в поисках созвездия Южного Креста, чтобы определить, в каком направлении поворачивает тропа. Там, где было возможно, Мартинес замечал и запоминал приметные знаки или предметы на тропе и добавлял их к тем, которые знал раньше. Он повторял про себя последовательность таких знаков: нависшее дерево, грязный ручеек, большой камень, кусты и тому подобное. Фактически в этом не было никакой необходимости, ибо тропа соединяла только первый батальон с первой ротой, но Мартинес привык к таким наблюдениям во время многочисленных патрулирований и теперь делал это инстинктивно.
Подсознательно Мартинес испытывал еще приятное чувство гордости, что от него в этот момент зависит безопасность шедших позади людей. Чувство это, несомненно, придавало ему сил и мужества. Во время перехода с противотанковыми пушками было много таких моментов, когда Мартинесу хотелось броситься на землю и от всего отказаться, заявить, что он больше не может; в отличие от Крофта он не испытывал тогда ни малейшего чувства соперничества с кем бы то ни было. Он был готов признать, что задание ему не под силу, и отказаться от дальнейшего пути, но и в таких случаях что-то заставляло его подавлять отвращение и нежелание, и он делал то, что необходимо. Сознание, что он сержант, пожалуй, и было тем центром, вокруг которого группировались почти все его мысли и действия. «Никто не может так видеть в темноте, как вижу я», — гордо подумал Мартинес. Он мягко коснулся вытянутой рукой появившейся впереди ветви дерева, изогнулся, как кошка, и бесшумно проскочил под ней. Ноги очень устали, спина и плечи болели, но он не обращал на эту боль никакого внимания. Он вел своих товарищей, и это было главное.
Солдаты, следовавшие за Мартинесом в колонне, чувствовали себя по-разному. Уилсона и Толио клонило ко сну. Ред встревоженно размышлял — у него было предчувствие надвигающейся беды, Гольдстейн выглядел жалким и обиженным, напряженный переход по тропе в темноте вызывал в нем уныние и отчаяние. Ему пришла в голову мысль, что он умрет, не имея рядом с собой друзей, которые пожалели бы о нем. Вайман, видимо, окончательно лишился способности восстанавливать силы; он чувствовал себя настолько утомленным, что плелся по дороге в каком-то оцепенении, нисколько не интересуясь ни тем, куда они идут, ни тем, что может случиться.
Риджес испытывал большую усталость, но терпеливо переносил ее.
Он тоже совсем не думал о том, что произойдет с ним в ближайшие часы, и старался не обращать внимания на боль в конечностях. Он просто шел, и мысли его текли так же лениво, как передвигались уставшие ноги.
