знаю — толстый такой, с усами… Брось, не ходи — пожалеешь!

Проливной дождь заливал опустевший бульвар. На тротуаре жались к стенкам промокшие проститутки. Довольный, что ему не дали уйти, старик снова приткнулся к своему товарищу.

Некоторое время они стояли молча. Потом Доминик посмотрел по сторонам, окинул взглядом фасады домов, тротуар и по некоторым признакам — таким, как гаснущие окна в гостинице напротив и все более настойчивые призывы проституток к редким прохожим, — заключил, что пора направляться к метро. До станции Барбес надо было пройти метров двести, под виадуком. Майар шел немного впереди, не переставая ныть, что устал. Доминик отвечал, что ему на это наплевать.

— И вообще заткнись. Если бы все здешние бродяги стали жаловаться, что устали или что у них брюхо болит, тут бы такое поднялось! Хоть уши затыкай.

Старик замолчал и, бросив взгляд на товарища, заметил, что тот хромает.

— Эй, что у тебя с ногой? — спросил он.

— Иди в ж… — ответил Доминик. Ему эта тема явно не нравилась.

— Некрасиво так говорить, невежливо. Я только спросил, что у тебя с ногой.

— А я тебе отвечаю: если б ты имел немного соображения, то заткнул бы глотку. Пойми, дурная голова! чем меньше ты треплешь языком, тем легче терпеть. Сразу видно, что у тебя есть деньги.

Доминик еле шел. Больная нога не слушалась его; на каждом шагу он подтягивал ее с видимым усилием, его худая грудь ходила ходуном. То ли из жалости, то ли из-за того, что ему было стыдно за свои восемь пятьдесят, Майар взял его под руку и помог идти.

Подойдя к станции метро, они увидели, что темный угол под навесом, более или менее защищенный от дождя и ветра, уже битком набит бездомными, которые встретили их без всякой радости. Из полутьмы донеслись раздраженные голоса, посыпались ругательства:

— Тут и без вас хватает, валяйте отсюдова! Еще бы попозже пришли!

— Приходят черт те когда и торчат на свету! Легавый заметит — всех выгонит.

Майар оробел и остановился. Но Доминик взял его за руку и, не отвечая на ругань, полез вперед, спотыкаясь о лежащие тела, наступая на руки и на ноги. Крики усилились:

— Куда прете-то? Говорят вам, нет больше места! Совсем ошалели.

— Сволочь, ты что, не видишь, куда ногу ставишь? Разуй глаза!

А из самой глубины, из угла, где было самое лучшее, самое теплое место, раздался молодой голос, заглушивший все остальные голоса:

— Эх, и схлопочут же они у меня сейчас по харе, спорим?

Тотчас воцарилось молчание, а один бродяга дернул Майара снизу за брюки и прошептал:

— Ложись, что ли, я подвинусь.

И добавил, когда старик улегся рядом с ним на асфальт:

— Пошумели, поругались — и будет. А то сразу — «по харе»… Ну и народ!

Доминик тоже кое-как втиснулся между двумя бедолагами, уткнувшись головой в живот третьему. Он был вполне счастлив — до следующего утра. Здесь было тепло, уютно, и так по-домашнему пахло пригревшимся человеческим телом. Ощущая, как мерно колышется грудь соседа, слушая храп всей нищей братии, он подумал, что жизнь все-таки неплохая штука. Вспомнив об обещанном назавтра кофе, он даже вздохнул от наслаждения, но тут же испугался, как бы этот чудак не потерял свои восемь пятьдесят, или как бы у него их не украли, пока он спит. Осторожно, чтобы не разбудить соседей, он встал на колени и в темноте, на ощупь, стал искать Майара. Его рука наткнулась на пиджак из толстого сукна, и он подумал, что это пиджак Май-ара, который ему так понравился. Доминик нащупал отвороты, добрался до ворота, коснулся шершавой кожи лица, задел пальцем жесткий ус. Он легонько потряс лежавшего за плечо и сказал ему на ухо:

— Эй, береги свои восемь пятьдесят, а то тут есть такие — на ходу подметки рвут. Проверь, все ли деньги на месте.

Человек, которого Доминик разбудил — это был вовсе не Майар, — что-то проворчал, потянулся и со сна машинально повторил:

— Проверь, все ли деньги на месте. Охваченный внезапной надеждой, он вскочил, стал лихорадочно рыться в карманах, ничего не нашел и, разочарованный, попытался было снова уснуть; но тут же ему представилась целая куча золотых монет, и всякий сон пропал. Он разбудил одного соседа, потом другого и шепнул им:

— Ребята, деньги! Один сказал, их тут полно — и бумажки, и золото.

Бродяги в первый момент оцепенели от радости, а потом принялись распространять новость направо и налево. Над темной грудой скрючившихся тел поднялся глухой гомон, в котором повторялись два слова: «деньги» и «золото». Благая весть переходила из уст в уста, перекатывалась от стены к стене закутка. Люди повторяли все снова  и  снова, что нищете  конец, что каждому теперь хватит денег до конца жизни. Это было как видение земли обетованной, возникшее среди ночи в заспанных головах бродяг. Запоздалый прохожий, возвращавшийся из дома веселья, услышал в темноте под сводами виадука хор таких умиленных голосов, такой безмятежный, счастливый смех, что, охваченный ужасом, пустился бежать.

Майар воспринял перемену в судьбе со слезами радости.

— Все, больше не придется горе мыкать, таскаться, как бродячий пес, по улицам, среди людей, которые тебя и знать не хотят. Теперь и мы богачи. Никогда я больше не буду один, не буду трястись от страха. Все у меня будет — и силы, и молодость! Хорошо быть богачом!

Вся нищая братия заливалась счастливым смехом. Их радость была так велика, их измученная плоть была так возбуждена ею, что они потеряли всякую способность соображать. Из темноты закутка смотрели они ослепленными глазами на свет фонаря, заливавший бульвар, и казалось им, что вот оно, золото их богатства.

— Денег-то, денег! — бормотал Майар. — Навалом! И он раскрывал объятия этому сокровищу, расстегнув ворот рубахи, подставлял ему грудь.

— Денег-то, денег!

Вокруг него бродяги заходились от восторга. Вдруг он вспомнил о своем товарище и позвал:

— Доминик, ты здесь? Это я, Майар. Ты где?

— Здесь я, — отозвался Доминик. — Ну, как, доволен, что пошел со мной? Повезло тебе…

— Что да, то да, повезло, да еще как! Дай руку!

Они взялись за руки. Ладонь старика была горячая, как у больного, и дрожала.

— Доминик, теперь у тебя и нога пройдет. Мы теперь богачи. Она уже прошла, нога…

— Точно, — подтвердил Доминик спокойным голосом. — Ведь мы теперь богачи.

Майар изо всех сил сжал его руку и опять забормотал, как помешанный:

— Денег-то, денег!

И все бродяги повторяли за ним: «Денег-то, денег, денег-то, денег…»

Доминик потихоньку отпустил горячую руку Май-ера и сказал:

— Не суетись ты так, старина. Лег бы ты лучше и лежал бы себе спокойно. Завтра будет день.

Но старик не слушал его — он упивался бредом, охватившим все это обезумевшее стадо.

— Майар, дружище, — повторил Доминик. — Завтра будет день.

Но гул сердитых голосов заглушил его последние слова. В свете фонаря бродяги увидели силуэт человека, который тащился к их убежищу. Это был такой же бедолага, как они; он еле волочил ноги и громко шаркал подошвами об асфальт. Когда он подошел ближе, стало видно, что одет он как нищий. На нем было изношенное пальто, которое развевалось на ветру, как бабья кофта, и, глядя, как он едва не падает под напором ветра, можно было заключить, что в животе у него давно уже пусто и единственное, что его еще держит на ногах, это надежда хотя бы немного согреться.

— Нету больше места! — крикнул один. — Пусть убирается. Никого не пустим!

— Точно, — подхватил другой. — Пришел, понимаешь, на готовенькое. Этак каждый захочет…

— Нас и так полно. Мы тоже вот так горе мыкали — пусть сам выкручивается, как знает.

Тем временем человек медленно продвигался вперед и за воем ветра не слышал злобных криков, раздававшихся из темноты. Подойдя вплотную, он, наконец, разобрал, что они кричат, но как будто не придал этому особого значения. Завсегдатай квартала, он привык к тому, что пришедшие сюда первыми держатся за свои места и неохотно пускают других. Но когда он собрался было протиснуться внутрь закутка,