Мой демон внутренний, то имя принялИ образ тот… Его вчера я видел…Она была бледна, желта, печальна,И на ланитах впалых лихорадкаРумянцем жарким разыгралась; очиСияли блеском ярким, но холодным,Безжизненным и неподвижным блеском…Она была страшна…была прекрасна…«О, вы ли это?», — я сказал ей. ТихоЕе уста зашевелились, речиЯ не слыхал, — то было лишь движеньеБез звука, то не жизнь была, то былоИной и внешней силе подчиненье —Не жизнь, но смерть, подъятая из прахаМогущественной волей чуждой силы.Мне было бесконечно грустно… СтоныИз груди вырвались, — то были стоныПроклятья и хулы безумно-страшной,Хулы на жизнь…Хотел я смерти бледнойСвое дыханье передать, и страстноСлились мои уста с ее устами…И мне казалось, что мое дыханьеЕе на сквозь проникло, — очи в очиУ нас гляделись, зажигались жизньюЕе глаза, я видел…Смертный холодЯ чувствовал…И целый час тоскоюТерзался я, и тягостный вопросЗапал мне в душу: для чего болезненСопутник мой, неотразимый призрак?Иль для чего в душе он возникаетНе иначе…Иль для чего люблю яНе светлое, воздушное виденье,Но тот больной, печальный, бледный призрак…
Август 1845
Вопрос
…… … … ……… … … …Уехал он. В кружке, куда, бывало,Ходил он выливать всю бездну скукиСвоей, тогда бесплодной, ложной жизни,Откуда выносил он много желчиДа к самому себе презренья; в этомКружке, спокойном и довольном жизнью,Собой, своим умом и новой книгой,Прочтенной и положенной на полку, —Подчас, когда иссякнут разговорыО счастии семейном, о погодеДа новых мыслей, вычитанных в новомРомане Санда (вольных, страшных мыслей,На вечер подготовленных нарочноИ скинутых потом, как вицмундир),Запас нежданно истощился скоро, —О нем тогда заводят речь иныеС иронией предоброй и преглупойИли с участием, хоть злым, но пошлымИ потому ни сколько не опасным,И рассуждают иль о том, давно лиИ как он помешался, иль о том,Когда он сыну блудному подобный,Воротиться с раскаяньем и сноваПрийдет в кружек друзей великодушныхИ рабствовать, и лгать…Тогда она,Которую любил он так безумно,Так неприлично истинно онаЧто думает, когда о нем подуматьЕе заставят поневоле? — То ли,Что он придет, склонив главу под гнетомНеобходимости и предрассудков,И что больной, не потерявший правоНа гордость и проклятие, он станетИскать ее участья и презренья?Иль то, что он с челом, поднятым к небу,Пройдет по миру, вольный житель мира,С недвижною презрительной улыбкойИ с язвою в груди неизлечимой,С приветом ей на вечную разлуку,С приветом оклеветанного гордым,Который первый разделил, что былоЕдино, и поднял на раменахВсю тяжесть разделения и жизни?
