золотистое и сужающееся к низу, словно клык. Третье послужит объединяющим звеном между первыми двумя, оно подчеркнет их единство своими красными, оранжевыми и зелеными полосками. Крепкое, приземистое яблоко сорта пепин оранжевый, с глубокой ямкой вместо хвостика, было уже подобрано с земли в соседнем саду. Одинокая грушка будет стоять хвостиком вверх слева, на почтительном расстоянии от кувшина и яблочного семейства. Но как только Ева собрала натюрморт точно в таком порядке, в каком себе представляла, она сразу увидела, что с грушей дело не ладится.

Груша никуда не годилась. Это была гладкая, смуглая, слегка кособокая груша. В сравнении с яркими яблоками она выглядела плоской и безжизненной. Коричневое на коричневом просто-напросто не смотрится. Очевидно, нужна зеленая груша. Свежая груша. Бугристая груша. Такая, которая сможет постоять за себя, — с яркой восковой прозрачности кожицей, с шишками, напоминающие упругие ягодицы и груди, выросшие в самых неожиданных местах. Ева покосилась на часы. До города и обратно она доберется за полтора часа. Максимум. За два часа, если она на скорую руку пообедает, если уж все равно туда собралась.

Вернувшись домой, Ева выбрала самую зеленую и бугристую грушу из килограммового пакета и поставила ее в нескольких дюймах от кувшина. Она отошла к своему мольберту с натянутым холстом. Чистым холстом. Окинула взглядом натюрморт в середине столешницы. Цвета гармонировали друг с другом, композиция была полностью уравновешена. Все сделано абсолютно правильно. Было ровно пять часов вечера.

На четвертый день Ева снова села за мольберт. Потом встала и походила по комнате. Опять села за мольберт. Встала и заварила себе чашку чая. Травяного чая. Снова села за мольберт. Вздохнула. Взгляд ее упал на жестяную коробку с акварельными карандашами «Дервент». Прошло несколько месяцев с тех пор, как она брала их в руки в последний раз. Когда она открыла коробку и вытащила верхний ярус, сразу бросилось в глаза, что карандаши разложены не по порядку. Она выложила их на стол рядом с натюрмортом и рассортировала по номерам, так что вместо случайного сочетания оттенков они образовали гармоничную радугу. Некоторые карандаши, например номер шестьдесят два жженая сиена и номер пятьдесят шесть сырая амбра, уменьшились вдвое. Другие, такие как номер тридцать семь восточный голубой и номер двадцать три императорский фиолетовый, — были длинные, как новенькие. Но даже среди почти не использованных карандашей некоторые почти затупились. Поэтому она взяла точилку и начала. С номера первого — желтого цинкового.

Она уже принялась за номер сорок один нефритовый зеленый, когда услышала, как к дому подъехала машина. В окно было видно, как у ворот остановился старый-престарый маленький красный автомобильчик с вмятиной на передней двери со стороны водителя. Это был автомобиль ее подруги Рози…

Да, это была я, в ту пятницу мне пришлось сделать трудный выбор, и я предпочла лекции по этике СМИ поездку за город. Она смотрела, как я выбираюсь через дверь со стороны пассажирского сиденья, а потом вытаскиваю плетеную корзину для пикника, под клетчатой крышкой которой притаились две бутылки дешевого вина с заднего сиденья.

— Рози… — начала она.

— Не смотри на меня так. Ты ведь можешь сделать перерыв на обед.

— Обед?

— Ева, сейчас полвторого.

Ева взяла корзину, внесла ее в дом и поставила на стол, пытаясь заслонить собой кучу стружек без одной трети всех цветов радуги. Не тут-то было.

— Я, э-э-э… — промямлила Ева, пытаясь изобрести оправдание.

— О господи! Неужели все так плохо?

На пятый день Ева полностью разочаровалась в оранжевом пепине. Она хотела, как это представлялось ей в мечтах, чтобы это место на ее картине занимало такое сияющее яблоко, которое Лукас Кранах Старший изобразил на древе над рыжими головами своих Адама и Евы.

Картина Кранаха стояла у Евы перед глазами почти во всех деталях. Она помнила рыхлое тело Евы, бугристое, как ее груша. Она видела, как Адам озадаченно чешет в затылке, представляла целый зоопарк спокойных зверей у его ног и похожую на зеркальное отражение буквы S змею возле ствола дерева. Но хотя она помнила, что яблоки сияли в листве, как звезды, помнила их роскошные золотые и красновато- оранжевые оттенки, ей никак не удавалось вспомнить, были на них полоски или нет. Внутренним взором она перескакивала с одного варианты на другой. Полосатые яблоки, одноцветные яблоки, полосатые яблоки, одноцветные яблоки. Полосатые. Одноцветные. Какой вариант был настоящим, а какой придуманным, понять не удавалось.

Ева знала, что где-то в книжном шкафу у нее есть репродукция. В одном из дорогих томов по истории искусств, которые она, не удержавшись, купила в книжном рядом со своей бывшей работой, точно была репродукция Кранаха, которая даст ответ на загадку и решит судьбу оранжевого пепина.

Ева вынимала с полки книгу за книгой, просматривая оглавления. Дега, Констебль, Сезанн, Шагал… Не веря своим глазам, она внимательно пролистала каждую книжку, страницу за страницей. К обеду Адам вернулся из сарая домой и застал ее, безутешную, посреди моря раскрытых книг.

— Ну, ладно тебе, Эви, — сказал он. — Отдохни немного.

На шестой день было воскресенье, и это была уважительная причина.

На седьмой день, ближе к полудню, Ева почти закончила свою миссию. Она дошла до номера шестьдесят шесть — шоколадный цвет. Вообще-то она не собиралась заниматься карандашами. Она даже запретила себе их точить. Но потом поняла, что если заточит все карандаши от первого до последнего, это будет доказательством того, что она вообще в состоянии что-то закончить. А как только она покончит с карандашами, то сможет начать писать маслом.

Когда Ева услышала стук в дверь, она решила не открывать. Кто бы ни пришел, пускай проваливает. Она взяла карандаш номер шестьдесят семь жженая кость и вставила его в точилку. И тут за окном показалось чье-то лицо. У мужчины были растрепанные ветром волосы и клетчатый шарф, обмотанный вокруг шеи. Он уже поднял было сжатую в кулак руку, руку, чтобы постучать в окно, но вдруг разжал пальцы и с игривой улыбкой помахал ей. Ева открыла дверь только для того, чтобы выйти и раздраженно крикнуть ему:

— Кто вы такой, черт подери?

Он потупился с виноватым видом:

— Прошу меня извинить…

— Если бы я хотела с вами говорить, я бы открыла дверь. А теперь проваливайте.

Мужчина, казалось, не заметил ее недовольства. Он приветливо улыбался и кивал якобы в знак согласия. Ева заметила, что у него большой рот с крепкими белыми зубами, козлиная бородка и нос, который можно было сравнить с… Хм, как бы поточнее описать его нос?

Для меня не составляет труда притвориться настоящим писателем, назвав это приспособление орлиным носом, но тогда я навеки заточила бы его владельца в бумажные кандалы художественной литературы. Ведь глупо было бы с моей стороны ожидать, что вы поверите в реальность его существования, если бы мне удалось прилепить посреди его физиономии такой вот банальный литературный штамп? Настоящий нос состоит из плоти, кости и хрящей. Он и правда может выглядеть орлиным в профиль, но, как ни странно, факт остается фактом, так его называют только те, кто создает себе писательскую репутацию с помощью ручки или клавиатуры компа.

Не могу объяснить, что за магнит так сильно притягивает друг к другу слова орлиный и нос, когда писатель рассказывает о чьем-то лице. Но мне говорили, что во французском языке две половинки nez aquilin расстаются так редко, что встретить какое-нибудь другое слово под руку с aquiline