Он решил жить врозь с молодой женой и склонил ее согласиться с этим решением. Правда, госпожа Ити осталась в доме отца, но близости между ними не было. Безрадостно и уныло проводила она дни, печальная свидетельница того, как наложницы отца — моя матушка в том числе — одна за другой рожают ему детей.

Когда семью приговорили к вечному заточению, госпожу Ити оставили на свободе, и не только потому, что она была дочерью Гэмба Нонака: очевидно, приняли во внимание это прискорбное обстоятельство отсутствие брачной связи с отцом. Впервые услышав эту историю от старшего брата, я была потрясена.

— О, бедная… Как жестоко поступил с ней отец! — невольно вырвалось у меня.

— Нет, отец превыше всего ставил науку, она служила ему путеводной звездой во всех случаях жизни. Истина нуждается в людях, способных мужественно претворять ее в жизнь, только при этом условии она становится действенной и живой. Философские догмы и законы науки лишь тогда обретают силу, когда находится человек по-настоящему смелый, готовый сам испытать законы науки и применить их в реальной жизни. Иногда я поистине завидую отцу — ему посчастливилось соприкоснуться с таким учением… Пусть оно требовало подчас жестоких поступков, зато смогло увлечь его с такой силой…

Я тоже нередко с завистью думала об отце, о его страстной преданности науке. В новом философском учении он обрел идеалы, сиявшие ему ярким светом до самой смерти. По сравнению с той безжизненной, чисто книжной наукой, которая досталась на нашу долю, какое это было действенное, полное живой силы учение!..

И все же, узнав историю госпожи Ити, я впервые усомнилась в чисто человеческих качествах отца. Не берусь судить об этом чудище, именуемом «властью», которое я не в силах постичь. Но в отношениях между супругами, между женщиной и мужчиной, разбиралась, пусть неполно и смутно, даже я, навеки обреченная на безбрачие.

И если тогда я не возразила брату, то лишь потому. что не столько в его словах, сколько во внезапном его смущении мне неожиданно открылось его отчаяние, его глубокое разочарование в науке, которое он пытался скрыть от нас, младших сестер и братьев. Это открытие ошеломило меня, я смутилась и растерялась еще больше, чем он.

Я и сама не раз с досадой и горечью думала о том, что узникам, обреченным прозябать в темнице до конца дней, бесполезно заниматься наукой; но, прочитав те же мысли в сердце брата, я была потрясена до глубины души. Ведь, несмотря на все мои обиды и даже гнев на брата, мне так нужно было получить от него подтверждение, что наука сама по себе стоит того, чтобы жить только ради нее…

Шли в заточении годы. На смену эре Эмпо пришла эра Тэнва, затем Тэйкё (Эра Эмпо—1673–1681 гг., эра Тэнва—1681–1683 г.г… Т э й к ё — 1684–1687 гг.)… И вот на третий год эры Тэйкё (1686 г.) наступил летний день, который я не забуду, пока жива. В этот день с нами случилось чудо.

Оно подкралось к нам незаметно. День стоял знойный, жгучий, солнце палило, одуряюще пахли густые травы вокруг нашей темницы. И по узкой тропинке среди этих благоухающих трав к нам тихонько явилось чудо. Ибо как иначе назвать то, что произошло?

В то время как не только крестьяне, но даже огни в поле, казалось, сторонятся нашей мрачной темницы, нашелся человек, преодолевший долгий путь в тридцать ри из далекого города Коти только для того, чтобы навестить нас… Поистине, разве это не чудо?

Мы узнали об этом лишь на следующий день. Стража ни словом не обмолвилась о появлении незнакомца, пока не доложила начальству.

— Вчера сюда приходил некий Тандзабуро Тани из Коти. Просил свидания, но так как у него не было письменного разрешения властей, пришлось отказать. Ну, а на словах могу передать, это я взял на себя… — сказал старый стражник, знакомый брату.

— Как ты говоришь — Тандзабуро Тани? Кто бы это мог быть?.. Не знаешь?

— Толком не знаю, но, по его словам, он вроде бы ученик сэнсэя '' (Сэнсэй — ученый, учитель; почтительное обращение к старшим, уважаемым людям.) Андзай… Молодой такой, худощавый…

— В самом деле? Как это великодушно с его стороны!.. Если он еще здесь, хорошенько поблагодари его от нашего имени!..

Как только стражник ушел, господин Кисиро направился прямо к нам. Мы с господином Тэйсиро слышали весь разговор и, затаив дыхание, уставились на старшего брата. Он тоже взволнованно смотрел на нас. Некоторое время никто не мог произнести ни слова.

Так я впервые услыхала имя сэнсэя Тани Синдзан (Синдзан— псевдоним, который мог добавляться к фамилии или вовсе заменять ее. Традиция предписывала ученым, подобно художникам, поэтам или артистам, иметь псевдоним, под которым они и были известны в науке.)

Ученик сэнсэя Ямадзаки Андзай… Молод и худощав… Вот и все, что мы о нем знали. Но и этого нам было вполне достаточно. Главное — с нами случилось чудо. Взволнованные, мы всей семьей обсуждали это событие.

Сэнсэй Андзай рассказал ему об отце и о нас. Значит, после двадцати трех лет заключения о нашем существовании помнят не только враги отца. О нет! Пусть хоть один-единственный, но на свете есть человек, пожелавший встретиться с нами!

Это событие в самую критическую минуту предотвратило подстерегавшую нас опасность, преградило путь нравственному падению, которое, как плесень, начало разъедать наши души, ибо в ту пору мы уже стали постепенно терять смысл жизни, готовые утратить не только веру, но даже способность во что-то верить. В самом деле, к тому времени я уже почти раскаивалась, зачем мы впустую приобщались к науке, и в тайных помыслах не раз сомневалась — не лучше ли, не мудрствуя лукаво, сойтись здесь, в этой клетке, со старшим братом и, уподобившись животным, бездумно наслаждаться той жизнью, какая есть, обретая утеху в примитивном и беспечном мире греха, который — кто знает? — возможно, мысленно уже совершали братья и сестры…

В действительности это начисто исключалось, но тем опаснее были такие мысли. Появление незнакомца развеяло это наваждение, как дурной сон. Тогда я не отдавала себе в этом отчета, только вдруг почувствовала, что на душе стало легко и как-то светло. Я вновь ощутила ту же легкость, очнувшись от сна, который приснился мне той же ночью.

Допоздна мы беседовали, мирно и тихо, и лишь после полуночи улеглись в постель.

…Мне снилось, что на окрестных горах сплошь пылают огни. Языки пламени, словно живые существа, извиваясь, ползут все ближе и ближе. Я смотрю на эти огни. Вот поток пламени стремительно мчится вниз, прямо ко мне, и я понимаю, что это человек, которого я жду. Пламя вытягивается длинной струей, вот оно подступило к самым моим ногам, превратилось в густой столб дыма… Когда дым рассеется, оттуда появится человек.

…Я стою у бамбукового частокола и смотрю на огонь. Пламя ползет и лижет основания бамбуковых кольев. Нужно окликнуть этого человека, назвать по имени.

Тогда он сможет перебраться через забор, подойти ко мне. Но я не в силах вспомнить, как его зовут. Вернее, и знаю его имя, но не могу произнести.

Надо позвать его, скорее позвать. Иначе он исчезнет. Стража прогонит его прочь. Я вся покрываюсь потом, силюсь выдавить из горда хоть единый звук, произнести его имя — ведь это просто необходимо, — но почему-то никак не могу: нет сил, голос изменил мне…

Я мечусь вдоль ограды, и пламя тоже, вздымаясь, следует за мной. А-а!.. Миг невыносимого напряжения, внезапно с моих губ слетает какой-то крик, и пламя вдруг охватывает мое тело…

Вся в поту, я открыла глаза. То был лишь сон, но все тело еще горело от мгновенно обдавшего меня жара, я явственно ощущала, как постепенно затихает, отступает, словно морской прилив, горячая, трепетная волна чувств. Мое женское естество впервые пробудилось во мне в эти огненные мгновения, изведанные не то во сне, не то наяву. Я металась и задыхалась во мраке под действием непонятного, пылавшего в моем теле,

неведомого волнения.

Стояла глубокая ночь, рядом слышалось тихое дыхание спавшей матери. Я вдруг поймала себя на том, что улыбаюсь неизвестно чему. Радостное предчувствие, больше того, предвкушение счастья или, может быть, какой-то блаженный покой — не знаю, как назвать это ощущение, — владели мной. Кровь бурлила в жилах, сердце билось ровно и сильно — каждый удар как взмах могучих крыльев.

И эта невольная улыбка… Я никак не могла согнать ее с губ. Все мое тело налилось силой, в каждом