— Нет.

Он подумал, что в лице ее есть некая отстраненность, делающая его непроницаемым для постороннего взгляда; оно спокойное, вежливое, но и недоступное. Ему хотелось знать: она всегда такая, или их общению мешает фатальная невозможность установить дружеский контакт во время светской беседы на коктейле. Чтобы поддержать беседу, она задала ему некоторое количество вежливых вопросов, но трудно сказать, слышала ли она хоть половину его вежливых ответов. Они обменивались банальностями, но ничего не узнали друг о друге. Может быть, именно это ее и устраивает? Он никак не мог решить: она к нему совсем равнодушна или просто застенчива. Кроме того, она снова стала оглядывать полную гостей комнату, как будто мечтала улизнуть; но тогда зачем она вообще пришла? Раздосадованный, он был уже готов отбросить все формальности и прямо спросить ее об этом, но она его опередила, объявив без всяких предисловий, что ей пора уходить.

— Уже поздно, а я здесь уже очень давно. — Кажется, она тут же поняла, что это не очень вежливо с ее стороны. — Извините, я не хотела вас обидеть, я не имела в виду, что именно здесь с вами, я имела в виду вообще на этом вечере. Мне приятно было с вами познакомиться, но я должна идти, уже слишком поздно.

Джон ничего не сказал. Она улыбнулась светлой, вселяющей надежду улыбкой.

— Мне, правда, нужно домой.

— А где находится ваш дом?

— На Пендлтон Мьюз.

— Это совсем рядом со мной. Я живу на Кадоган-Плейс.

— Чудесное место. — В ее голосе уже звучало беспокойство. — Там, должно быть, очень тихо.

— Да, очень тихо.

Она украдкой поставила свой стакан и набросила на плечо ремешок от сумки.

— Ну, так я пойду попрощаюсь.

Вдруг он почувствовал, как его охватывает незнакомое, хотя вполне естественное чувство досады, и сказал себе: «Будь я проклят, если позволю ей так легко от меня отделаться». Во всяком случае, виски он уже допил, Тани, о которой нужно было бы позаботиться, с ним не было, так что вечер потерял для него всякий интерес. Где-то на заднем плане замаячили завтрашний день и поездка в Бахрейн. Ему еще нужно упаковать вещи, проверить бумаги, оставить послание для миссис Роббинс.

— Я тоже ухожу.

— Но вы только что пришли.

Он допил виски, поставил пустой стакан и сказал:

— Я отвезу вас домой.

— Вам вовсе необязательно провожать меня.

— Знаю, что необязательно, но вполне могу вас подбросить.

— Я могу взять такси.

— Зачем вам брать такси, когда нам все равно по пути.

— Право же, вам нет необходимости…

Ему стало надоедать это бессмысленное пререкание.

— Для меня это не проблема. Я тоже не хочу опаздывать. Завтра рано утром я должен успеть на самолет.

— В Америку?

— Нет, на Ближний Восток.

— Что вы там будете делать?

— Разговаривать.

Он взял ее под локоть, и они стали пробираться к двери. Имоджен, с одной стороны, была удивлена тем, как быстро Джон поладил с дочерью ее любимой подруги, с другой — ее раздосадовало, что Джон побыл у нее в гостях совсем недолго.

— Но, Джон, дорогой мой, вы ведь только что пришли.

— Вечер отличный, но я завтра улетаю на Ближний Восток, к тому же утренним рейсом…

— Но завтра суббота. Просто бесчеловечно заставлять человека улетать в субботу. Хотя, я полагаю, такая судьба уготована всем начинающим воротилам бизнеса. Мне очень жаль, что вы не можете побыть у меня подольше.

— Мне тоже очень жаль, но что поделаешь. Нужно.

— Все равно, я очень рада, что вы приехали, очень мило с вашей стороны. Да, вы поговорили с Реджи? Хотя вряд ли, но я ему все объясню, а вы непременно приходите к обеду, когда вернетесь в Лондон. До свидания, Виктория. Очень рада была тебя повидать. Я напишу маме, что ты прекрасно выглядишь.

На площадке лестницы он спросил:

— У вас было пальто?

— Да. Я разделась внизу.

Они спустились вниз. На стульях в прихожей лежала целая гора пальто. Она раскопала свою вышедшую из моды шубку, доставшуюся ей в наследство и довольно поношенную. Джон помог ей надеть ее, а человек в накрахмаленном белом пиджаке открыл перед ними дверь. Они шагнули в продуваемую ветром темноту и зашагали по тротуару туда, где была припаркована его машина.

Стоя перед светофором в конце Черч-стрит, Джон почувствовал, что проголодался. В обед он съел всего один сэндвич и с тех пор совсем ничего. Часы в машине показывали девять. Зажегся зеленый свет, они выехали на широкую улицу и попали в поток автомобилей, двигавшихся на восток к Кенсингтонскому парку.

Он думал о том, что хорошо было бы сейчас пообедать. Он покосился на сидевшую рядом девушку. Ее близость, ее сдержанность были для него загадкой, и ему очень хотелось ее разгадать. Она заинтриговала его; и он вдруг ощутил в себе беспричинное желание преодолеть ее отстраненность и понять, что таится за этим закрытым для постороннего взгляда лицом. У него было такое чувство, что он натолкнулся на высокую стену с надписью «Посторонним вход воспрещен», а за стеной воображение рисовало ему зачарованные сады и манящие тенистые аллеи. Он видел ее профиль на фоне огней, ее подбородок, потонувший в меховом воротнике шубки, и подумал: «А почему бы и нет?»

— Не хотите ли пообедать со мной в каком-нибудь ресторане?

— О, вы очень любезны, — повернувшись к нему, сказала Виктория.

— Я голоден, и если бы вы согласились составить мне компанию…

— Я очень вам благодарна и не хотела бы вас обидеть, но мне нужно домой. Я пообедаю дома. Я обещала.

Уже два раза она повторила слово «дом», и это озадачило его, потому что подразумевало родственников. Интересно, кто ждет ее. Сестра, любовник или, может быть, муж? Все возможно.

— Ну, что ж. Я просто думал, что вы свободны сегодня вечером.

— Вы очень-очень любезны, но я, в самом деле, не могу…

Воцарилось долгое молчание, которое она иногда нарушала, показывая, как лучше проехать к Пендлтон Мьюз. Когда они подъехали к арке, которая отделяла Мьюз от улицы, она сказала:

— Высадите меня здесь. Дальше я пойду пешком.

Но теперь в нем заговорило упрямство. Если уж она не захотела с ним пообедать, то он, по крайней мере, довезет ее до самой двери. Он повернул и направил машину в тесный угол под арку. Автомобиль медленно заскользил между гаражами, окрашенными дверями и кадками, в которых уже скоро расцветут яркие весенние цветы. Дождь перестал, но камни мостовой были мокрые и блестели в свете фонарей, как на сельской улице.

— Какой номер дома?

— В самом конце. Боюсь, что вам трудно будет развернуться. Придется выезжать задом.

— Ничего.

— Вот эта дверь.

В квартире горел свет. Он лился из окон второго этажа и из небольшого окошка в синей входной двери. Она с беспокойством взглянула на верхние окна, как будто ожидала, что вот-вот распахнется окно и высунется чье-то лицо, чтобы сообщить ей плохую новость.