превосходит последнего. Безвременная смерть Марло сделала Шекспира первым среди известных драматургов в Лондоне конца шестнадцатого века.

Эпидемия чумы продолжалась все лето, и «Слугам графа Пембрука» пришлось снова отправиться в путь. Они продали текст «Эдуарда II» Марло книгоиздателю Уильяму Джонсу, выручив, без сомнения, скромную, но необходимую им сумму. Известие о смерти Марло могло увеличить продажи. Затем они отправились на юг Англии, где выступали в городе Рай в графстве Сассекс за относительно небольшую плату — 13 шиллингов и 4 пенса. В августе актеры вернулись в Лондон, и труппа распалась. Они разорились и не покрывали больше своих расходов. Двадцать восьмого сентября Хенслоу писал Аллейну, который все еще был «в турне»: «Что до моих актеров лорда Пембрука, о которых ты желаешь узнать, — они все дома, и тому уже пять или шесть недель; насколько мне известно, путешествие вышло им в убыток и пришлось заложить наряды».

Итак, Шекспир стал безработным. Но невозможно представить, чтобы такой предприимчивый и энергичный молодой человек долго оставался без дела. Еще в начале года, когда закрылись театры, он должен был задуматься о будущем. Кто мог сказать, когда прекратится чума, и прекратится ли вовсе? Или двери лондонских театров останутся закрытыми навсегда?

Он должен был серьезно думать об изменении жизненного пути, так как начал в это время работать над длинной поэмой. И с самого начала должен был понимать выгоды, которые сулит наличие богатого покровителя. В трудное для театра время такой покровитель кроме подарков мог предложить еще и работу. Так, летом 1593 года его старый стратфордский знакомец Ричард Филд издал «Венеру и Адониса». Книга стоила около 6 пенсов и продавалась под вывеской «Белая борзая» во дворе собора Святого Павла, где собирались книготорговцы. В лавку Филда, без сомнения, захаживал и Шекспир — там он мог найти новые книги, и среди них — «Искусство английской поэзии» Джорджа Путнема. В этом трактате предлагалось использовать в английских поэмах строфы из шести строк, как раз такие, какими была написана «Венера и Адонис» Шекспира. В лавке Филда он мог увидеть Жизнеописания» Плутарха в переводе Томаса Мора, а мог, что не менее важно, прочитать или одолжить новое филдовское издание Овидия. Он взял оттуда две строки для эпиграфа к «Венере и Адонису». Маленькая лавка при дворе собора Святого Павла, пропахшая чернилами и бумагой, помогла произвести на свет одну из самых ярких и выразительных английских эпических поэм.

На ее титульном листе нет имени автора, но под посвящением подпись: «Покорный слуга Вашей милости Уильям Шекспир»; адресат — молодой аристократ по имени Генри Райотсли, граф Саутгемптон. Это посвящение — первый образчик сохранившейся шекспировской прозы.

Уже первая фраза обнаруживает мастерство автора: умение подчеркнуть и выдержать ритм.

Далее Шекспир называет поэму «первенцем моей фантазии». Еще ни одна из пьес не публиковалась под его именем, а анонимные копии не могли, конечно, служить свидетельством его «фантазии». Довольно любопытно, что он как будто отстраняется от театральной карьеры. Его эпиграф из Овидия начинается словами «Vilia miretur vulgus», что в переводе Марло звучит: «Let base- conceited wits admire vile things» — «Пусть помышляющие о низком любуются низкопробным [Меня же прекрасный Аполлон ведет к источнику муз]»[192]. «Vilia» имеет еще значение «публичные зрелища» их выдающимся примером был публичный театр в Лондоне шестнадцатого века. Шекспир говорит, что «прекрасный Аполлон» поведет его «к источнику муз» разрывая, таким образом, свою связь с «низкими зрелищами» театральных подмостков. Биографы пишут, что в этих строках ощущается его двойственное или неопределенное отношение к себе в роли драматурга или актера. В конце концов, ни первое, ни второе не относилось к благородным профессиям. Но более вероятно, что Шекспир позволял себе подпасть под особое покровительство. Написав посвящение к «Венере и Адонису», он просто входил в новую роль — роль поэта, ищущего покровительства аристократа с помощью витиеватого обращения. Он старался произвести хорошее впечатление. Не следует забывать, что всю свою жизнь Шекспир во многом оставался актером, при необходимости соглашавшимся на необходимую роль.

Саутгемптону было тогда двадцать лет, он заканчивал обучение в колледже Сент-Джонс в Кембридже и в Грейз-инне. Он происходил из знатной католической семьи, но после смерти отца находился под опекой лорда Берли и лорда-казначея. В шестнадцатилетнем возрасте его пытались заставить жениться на внучке Берли, но он отказался. «Венера и Адонис», история о преследовании красивого юноши зрелой женщиной, могла быть задумана для Саутгемптона. Она, возможно, была написана вдогонку к поэме под названием «Нарцисс» в которой один из секретарей Берли косвенно укоряет Саутгемптона за холостяцкое житье. Отождествление юного лорда с Адонисом весьма правдоподобно, потому что все соглашались, что он столь же красив, сколь и образован, хотя размеры того и другого, несомненно, преувеличивались сочинителями панегириков того времени. Благородные юноши всегда казались более привлекательными, чем их сверстники менее знатного происхождения. Как и у многих отпрысков елизаветинских знатных семей, у Саутгемптона широта натуры (и возможностей) сочеталась с неуравновешенным и пылким характером; королева говорила о нем: «Его рассуждения приносят малую пользу, а опыт — еще меньшую».

От публикации «Венеры и Адониса» выгадывали обе стороны. Поскольку Саутгемптону была посвящена поэма, которая к тому же стала невероятно популярной, молодого человека стали воспринимать как покровителя учености и поэзии. Так, например, в следующем за публикацией году Нэш обращался к нему: «Драгоценный ценитель искусства как среди поэтов, так и среди любителей поэзии». В напряженном мире придворных милостей и интриг такая репутация не могла послужить во вред.

Поэма принадлежит к жанру эротических эпических поэм, в значительной степени восходящих к Овидию. Шекспир мог читать о злосчастных любовниках в первой части «Королевы фей» Спенсера, напечатанной тремя годами раньше, и, конечно, в «Геро и Леандре» Марло, ходившей тогда в рукописи. Лодж издал поэму «Главк и Силла» еще немного — и Дрейтон предъявит миру своего «Эндимиона и Фебу». Работы Шекспира нельзя рассматривать вне контекста, ибо именно в контексте они обретают свой истинный смысл. Он заимствовал строфическую форму у Лоджа, а тему мог найти у Марло, но писал поэму отчасти для демонстрации своей учености. Поэтому главным источником стали «Метаморфозы» Овидия. Так же как и в «Комедии ошибок», ему хотелось показать, что он может использовать классические источники с тем же блеском, что и Марло, а то и Спенсер. Нападки Грина, изображавшего его деревенским мужланом, могли в какой-то степени подтолкнуть воображение. Но он все еще был не прочь перенять что-то у других. Описание коня Адониса, которое часто приводят в подтверждение знания Шекспиром лошадей, почти дословно взято из перевода Джошуа Сильвестра поэмы «Неделя, или Сотворение мира» французского поэта Гийома дю Бартаса.

«Венера и Адонис» была чрезвычайно популярна. Сохранился лишь один экземпляр издания 1593 года; первое издание зачитали буквально до дыр. В последующие двадцать пять лет поэму издавали не менее одиннадцати раз, и могли быть и другие издания, которые попросту исчезли. При жизни Шекспира поэма была гораздо популярнее, чем любая из его пьес, и больше, чем что-либо, послужила его литературной репутации. Инстинкт, подсказавший ему создание такой поэмы, особенно в пору «театрального голода» не обманул его.

В сущности, это драматическое повествование, которое, как и пьесы у Шекспира, переходит от комического к серьезному, и наоборот. Половина строк задумана как диалоги или драматическая речь. Противоборство сладострастной Венеры и равнодушного Адониса становится предметом типично английской пантомимы: «И падает, держа его за шею, / Он — к ней на сердце, увлеченный ею»'. Но за фарсом следует торжественное погребение мертвого юноши. Шекспир не может долго пребывать в одном настроении. Это стоит того, чтобы прочесть вслух, и Шекспир мог, на манер Чосера, исполнять поэму в кругу друзей. Она динамична и полна энергии. Поэма отличалась тем, что называлось непристойностью.

Хотя она и вполовину не несла на себе тех порнографических черт, какими отличались некоторые