избирателям, чтобы победить на очередных выборах. Однако предпочтения людей, обладавших правом голоса, были сложны и изменчивы, так как складывались из иррациональных составляющих, таких как физический облик кандидата или его личная жизнь. Слух о незаконной любовной связи мог уничтожить репутацию эффективно работавшего и компетентного президента республики.
Тем временем лидеры частных компаний преследовали только одну цель: увеличение доходов. Технари и управленцы, они могли быть косыми и хромыми, носить одежду из магазина уцененных товаров, спать с кем угодно — всем было на это плевать, если управляемая ими компания приносила прибыли. Корпорации могли позволить Себе нанимать лучших выпускников самых престижных университетов за любые деньги. Имея в своем распоряжении самые интеллектуальные и, главное, самые мотивированные кадры (их вознаграждение обычно было пропорционально достижениям, в то время как политики получали фиксированную зарплату), транснациональные компании пользовались лучшими человеческими ресурсами. Правительства же шарахались от одного парадоксального политического решения к другому, стремясь сделать так, чтобы и волки были сыты, и овцы целы, гладя по шерстке электорат и средства массовой информации и одновременно пытаясь покрыть дефицит бюджета, оставленный многочисленными предшественниками.
Даже речи представителей этих двух миров отличались друг от друга.
По телевидению передавали выступления политиков в серых галстуках. Государственные мужи предлагали утопические программы, хотя всем было прекрасно известно, что программы эти нежизнеспособны, если учесть мощные факторы, противодействующие их осуществлению (парламенты, синдикаты, армия чиновников, международная обстановка). Для убеждения и привлечения толп избирателей государственным мужам приходилось обращаться к самым примитивным приемам вроде кнута и пряника. Они обещали уменьшить налоги и тут же умело запугивали людей хаосом, который может возникнуть из-за действий оппозиции. Их язык был полон лукавства и двусмысленностей.
Крупные бренды прибегали к эффективным приемам общения. Они просто заявляли: «Приобретя продукт А, вы будете счастливы».
Им даже не приходилось это доказывать.
Они всего лишь демонстрировали, как загоревшая девчонка в купальнике гладит блестящий автомобиль, видеопанель или плитку шоколада. Девица могла даже лизать тот или иной товар, бросая с экрана игривые взгляды. Ни один политик не мог позволить себе подобные эротические намеки.
Продукт мог вызывать красочные зрительные образы, грезы и фантазмы. Политик, в лучшем случае, был способен успокоить и ободрить.
Несмотря на все усилия специалистов, никакому человеку в костюме с галстуком, сколько бы он ни говорил о демократии, не удавалось убедить людей в скором наступлении светлого будущего, тогда как самая обычная торговая марка газировки могла сделать это без труда, показав группу молодых людей, которые танцуют, стоя в речке, и брызгают друг в друга грязной водой.
Купить продукт того или иного бренда значило определить свою идентичность.
Или четко обозначить, кем ты не являешься.
Ты мог быть
И в результате причисления себя к определенной марке или, наоборот, антагонизма с ней незаметно возникали особые сообщества людей.
Логотипы выглядели красивее знамен.
Рекламные мелодии звучали приятнее чопорных гимнов.
Потребитель гордо демонстрировал окружающим футболку с крупно написанным названием бренда производителя спортивной одежды, компьютеров или другим престижным фирменным знаком. Он ни за что не стал бы носить футболку с портретом политика. Впрочем, мало кто из людей осмеливался носить одежду, обувь или сумки, на которых не было логотипа какого-либо бренда.
Перефразируя Декарта, можно было сказать: «Я потребляю бренд, следовательно, я существую в стиле этого бренда».
Потребление говорило о вкусах, психологии, культурных ценностях и покупательной способности человека красноречивее, чем любые антропометрические признаки. В этом можно было убедиться, читая объявления в разделе «Знакомства»: большинство, не стесняясь, перечисляли свои любимые марки одежды, автомобилей или духов и посвящали этому больше места, чем описанию своей внешности.
Клубы фанатов Кока-Колы создали музеи, в которых собирали все, что было связано с их обожаемым брендом. Сторонники Пепси издали особую кулинарную книгу, где опубликовали новаторские рецепты блюд с добавлением их любимого напитка.
Поклонники Эппл и Филипс стали писать комментарии к последним новинкам их брендов, написанные так, будто речь шла о произведениях искусства.
Делая покупки, люди каждый день голосовали, подтверждая свой выбор (и платили за это деньги), а граждане пренебрегали своим правом опустить избирательные бюллетени в урны (совершенно бесплатный акт).
Опросы общественного мнения показывали, что широкие слои населения считали создателей корпораций современными героями, воспринимая их как отважных авантюристов, готовых идти на риск в капиталистических джунглях.
Значительно отстающих по популярности политиков люди считали боязливыми представителями привилегированных слоев общества, отпрысками влиятельных семейств, получившими воспитание в архаичных институтах управления, главной целью которых было сохранить власть своей касты.
Со временем такое мировосприятие привело к изменениям на многих уровнях. Правительства, осознавая кризис власти и ее финансовую несостоятельность, незаметно влезли в долги к частным корпорациям. Эта тайная связь началась, с поддержки крупнейших спортивных мероприятий, праздничных церемоний и военных парадов и продолжилась спонсированием памятников, музеев или прямыми денежными вливаниями в фонд избирательной кампании.
Начав с финансирования политических партий, корпорации перешли к финансированию… политиков.
Последние, будучи избранными, отрабатывали долг за счет предоставления своим кредиторам значительных преимуществ.
Постепенно коррупция затронула всю систему государственной власти — даже, казалось бы, самые неподкупные и находящиеся под самым сильным контролем подразделения. Это было естественно: ведь чиновники тоже верили в корпорации, а не в государство.
В образованных кругах населения ходил, например, вот такой анекдот: «Какая разница между получающими дотации государственными театрами и частными театрами? В частном театре зрители знают имена актеров, в государственном — актеры знают имена зрителей».
Мир неотвратимо менялся. Чтобы стабилизировать финансовое положение, правительства, постоянно находящиеся на грани банкротства, приватизировали государственное имущество, распродав по дешевке национальные телефонные сети, государственные компании, занимающиеся железнодорожными, морскими и воздушными перевозками со всей инфраструктурой, музеи, корпорации по добыче или производству важнейших энергетических ресурсов (угольные шахты, гидроэлектростанции, АЭС, газовые и нефтяные национальные компании). Чиновники, сыгравшие роль посредников при заключении сделок, в качестве вознаграждения получали акции, которые, естественно, взлетали в цене с момента приватизации.
Пока государства выбивались из сил, управляя тяжеловесным и плохо поддающимся реформированию
