импресарио, но не тот, кто занимается актерской мелюзгой, нет — это был импресарио звезд. Он взглянул на меня, покачал головой и, улыбнувшись, забрал к себе домой.

Там он ни с того ни с сего запер меня в мрачном погребе, где пахло деревом и пылью.

В первые дни человек в смокинге приходил поговорить со мной через прутья решетки. Из его слов я понял немногое, но получалось, что он велел мне не сходить с ума, поскольку все будет в порядке и он верит в меня.

Сегодня я могу признаться тебе, что тогда меня одолевали дурные предчувствия. Мое будущее, оказавшись в незнакомых руках, представлялось мне весьма неопределенным.

Как-то вечером мужчина перевел меня в еще более тесное обиталище. И оставил там, как будто желая, чтобы я привыкал жить во все более мрачных и неудобных местах. Иногда он бил меня, чтобы я научился вести себя спокойнее. Он наносил мне удары по голове и спине. С помощью какой-то палки он пропускал через меня электрический ток до тех пор, пока я не понял, что он ждет от меня абсолютной покорности. Он хотел, чтобы я не двигался и не производил ни малейшего шума. Только тогда я получал немного пищи. И могу сказать тебе, что я хотел есть. Мне кажется, я навсегда сохраню память о первом знакомстве с этой невероятной едой, о том странном ощущении, которое испытывали мои зубы…

И вот наступил день, когда мужчина, судя по всему, решил, что я готов. Все происходило очень быстро. Он запер меня в настолько узком месте, что я вынужден был просто скорчиться. Головой я упирался в потолок, который как будто давил на меня всей своей массой.

Там были не решетки, а вогнутые стены, непрозрачные и мягкие на ощупь. Я не видел ничего из того, что происходило снаружи. Сначала меня долго трясло, а потом показалось, что неведомая сила поднимает, куда-то переносит и ставит в мою темницу.

Запах ошеломил меня. Он наводил на мысль о выдохшихся сладковатых духах. Стены словно пропитались им. Поверь мне, этот запах я никогда не забуду.

И вот моя круглая, лишенная окон тюрьма замерла. Ни малейшего движения. Я ждал. Снаружи что-то происходило. Вдруг стало жарко. Затем до меня донеслось многоголосое эхо, множество отзвуков раздавалось одновременно, как будто рядом гудела целая толпа. Я не знаю, какое чувство брало во мне верх: любопытство или паника. Я спрашивал себя, что же там происходит, и в то же время боялся это узнать.

Вместе с гулом толпы в мое сознание ворвался и другой шум: музыка, хлопки, отдельные голоса.

Все это время я оставался сплющенным как блин, со свернутой набок шеей и конечностями, прижатыми к животу. Потолок по-прежнему придавливал меня к полу, так что едва хватало воздуха, чтобы дышать. Но любопытство пересилило, и я забыл свой страх.

Я ждал. Я слушал.

Бесконечный миг одиночества и страшного неудобства.

Внезапно я узнал его голос.

Человек в смокинге говорил, и через равные промежутки времени его слова заглушались аплодисментами.

И вдруг моя темница перевернулась… Да, ты правильно понял: перевернулась! Потолок превратился в пол и наоборот. Меня чуть не стошнило, но я сдержался. Я подождал еще, чувствуя, что человека охватывает некое воодушевление. И вот потолок моей тюрьмы приподнялся. Рука с перстнем схватила меня и подняла очень высоко.

Я моргал, голова кружилась. И неудивительно! Представившееся зрелище потрясло меня. Передо мной сидели сотни людей. И все они смотрели на меня и аплодировали — вероятно, для того, чтобы поблагодарить за проявленное упорство и терпение, за то, что я так долго ждал в столь тесном месте.

На меня это произвело оглушительный эффект.

Мой импресарио по-прежнему держал меня, и я висел над ним.

Я слегка подергал ногами, чтобы разогнать кровь, — это было чисто рефлекторным движением.

Первая боль в шее и ушах прошла, и мной овладело новое, странное чувство.

Люди принимали меня так, будто я был самым красивым и важным существом, которое они когда-либо видели.

Они смотрели на меня, и их глаза сияли.

Сначала я засомневался, но они аплодировали вовсе не человеку в черном смокинге, нет, они встречали меня, и именно от меня были в восторге.

Перенесенные неудобства и унижения разом стерлись из моей памяти.

Все подтверждало мое первое впечатление: это действительно был импресарио для звезд, он на самом деле умел придать блеск артистам, продвижением которых занимался. Этот импресарио вытаскивал вас на свет прожекторов так, что восторженная публика могла только восхищаться вами.

Наконец он поместил меня в более просторную камеру с сеткой, пропускавшей воздух, и мы вернулись домой. Он тут же дал мне поесть и что-то говорил на своем языке. Какие-то приятные вещи — вероятно, похвалы и поздравления.

Полагаю, он сам не ожидал, что я буду иметь такой успех у публики.

Назавтра этот странный ритуал повторился. Повторялся он и в последующие дни, всегда по вечерам. Человек в черном смокинге хватал меня, засовывал в круглую темницу со сладко пахнущими непрозрачными стенами. Расплющившись, я застывал в ожидании, не видя, что происходит снаружи, а затем внезапно появлялся в лучах света под крики и бешеные аплодисменты. Каждый день. Непостижимая слава доставалась мне одному! Мне, и больше никому!

Иногда зал оказывался более вместительным, а публика более многочисленной.

Не хочу хвастаться, но я думаю, что человек в смокинге по каким-то таинственным причинам сделал меня звездой первой величины.

Быть может, звезду мирового значения.

Но на ушах это сказалось плохо. Боль еще долго мучила меня.

Я еще не сказал тебе, но причина в следующем: вместо того чтобы брать меня под мышки или сажать на руки, человек в смокинге имел забавную привычку поднимать меня за уши.

Сначала я думал, что этот мужчина — настоящий сумасшедший. Однако публика вовсе не казалась удивленной. А удовольствие, которое получаешь, когда тебе аплодируют, восхищаются и так сильно любят — да, именно любят, позволь мне выразиться именно так, — с лихвой возмещает мелкие неприятности. Если бы ты только мог это видеть! Публика вставала и вопила от восторга! От восторга, можешь себе представить?! Только потому, что видят меня. Вот какой эффект я производил!

Иногда мне, конечно, приходилось ждать по нескольку часов, скрючившись в своей темнице. Но всякий раз наградой мне становились аплодисменты. И тот волшебный миг, когда я чувствовал, что мною восхищаются, заставлял меня забывать о некоторой загадочности происходящего. Тебе еще предстоит узнать, что все это никак нельзя было назвать обычным.

Что же касается еды, то тут дела постоянно улучшались. Кроме того, я сумел отыскать такую позу, которая позволяла переносить длительное пребывание в тесном пространстве без тяжелых последствий вроде ломоты во всем теле. В конечном итоге, приспособиться можно ко всему.

И это загадочное действо продолжалось годами.

Полагаю, со временем к этому приспособился даже мой скелет. Он приобрел своеобразную гибкость, необходимую для этого ежедневного упражнения, чем я был весьма горд.

Однако неожиданно возникла новая проблема.

Мой импресарио начал пить. Однажды, когда он держал меня за уши, его рука дрогнула, я выскользнул и упал. Я едва уцелел, совершив короткий прыжок рыбкой. Толпа на мгновение оцепенела, а потом принялась свистеть. Я хотел было убежать, но все-таки решил выждать и остался на месте. Человек в черном смокинге поднял меня. Он выглядел очень раздраженным. С этого времени мой импресарио принялся пить еще сильнее, его руки все время дрожали, и все меньше людей приходили в зрительный зал, чтобы аплодировать мне.

А однажды произошло то, чего я так боялся. Он перестал выступать. Мне больше никогда не изведать той непостижимой славы, которую ощущаешь, оказавшись на краткий миг под слепящими лучами прожекторов.

Я тоже состарился.