мраморном полу, издала хлюпающий звук, и, услышав это, Бет Джексон захлопнула книгу ровно на том месте, где открыла.
— Любезность не поможет! — воскликнула она и вскочила, чтобы принести большое тяжелое полотенце из стоящего рядом открытого шкафа. — Надо бы их хорошенько растереть, — продолжала она со свойственным ей грубоватым юмором, — или ты останешься здесь в качестве пациента!
Она уселась напротив, на секунду подалась вперед, дотронулась вытянутыми пальцами до наклоненной медной решетки обогревателя, стоящего между ними, поставила его прямо, так, чтобы сияющее тепло, с водоворотом в центре, отражалось и выливалось, напоминая горящие угли, которые были сами по себе как источник, маленькие, разных размеров и похожие на проволоку.
— У доктора Хауптмана будет одним поставщиком меньше и одним пациентом больше! — заключила она, весело, живо, усаживаясь удобней, играя с этой фразой — ведь это тоже можно было принять за шутку, поскольку доктор Хауптман умер много лет назад. Этого молодой человек мог и не знать, хотя он и улыбнулся, нерешительно, застенчиво, и это вдохновило ее на следующую шутку.
— Да, это очень смешно, не правда ли? — она притворилась, что читает ему нотацию. Хотя на самом деле она не хотела от него ничего, всего лишь вместе посмеяться. — Для молодежи это весело, пока у вас есть здоровье, но подождите, пока доктор не начнет к вам заглядывать дважды в час, чтобы сделать укол, и вы по-другому запоете… Поверьте мне, я слишком часто это видела, — и ее глаза, темные, пронзительные, смотрели и тонули в его серых, как этот день, и теперь, после этой тирады, ее глаза сузились и были вполне серьезными, поскольку она действительно начала думать о методах лечения, применявшихся в ее отделении.
— Доктор Хауптман, вы говорите? — произнес молодой человек вполне невинно.
И это почти что сбило ее с ног. Сначала она просто раскрыла рот, и ее плоское, как луна, лицо перекосилось в тонкой вспыхнувшей ухмылке, словно она была на мгновение поймана между двух огней. Но честность молодого человека не вызывала сомнений, так что она громко рассмеялась.
В начале этот смех, как тот самый, настоящий, истинный смех, пророкотал внутри нее — как будто рой с мириадами капелек пронесся сквозь темное сверкающее замешательство, и пара капель дотронулись до десяти миллионов и вспыхнули с обратной реакцией, и смех вырвался лавиной, бесконечно раскатываясь: и каждый короткий глубокий сдавленный смешок, раскручиваясь, выскакивал наружу, — и она, со слезами на глазах, нагнулась в кресле, сотрясаясь в реверберациях, как дрожащая глыба.
— Доктор Хауптман и его игла, — сказал молодой человек, доигрывая до конца и изображая притворную тревогу. — Смотрите!
— Да, да, — простонала она, не в силах вздохнуть, и махнула на него рукой. — О да! — это было уже слишком. — Игла доктора Хауптмана! — повторила она, притворяясь, что услышала это снова. — О господи!
После этого смех был уже не истинным смехом, а каким-то слабым шумом, словно она против своей воли поймала ритм смеха и ускорила его, подобно скачке верхом, как если бы этот мертвый смешок был тем же самым умирающим смехом; словно когда, проскакав несколько сумасшедших кругов, лошади замедляются, а человек за поводьями снова обретает контроль и готовится к последнему рывку, но уже знает в глубине своего сердца, что скачки закончены. Она не могла сдержать смеха, только следовать ему, оголяя нервы, вытирая слезящиеся глаза и покачивая огромной седой головой.
— О господи, — и ее красные глаза уставились на него с каким-то неописуемым озорством. Ведущие к тишине, в которой они оба наконец легко уселись, он в своей безупречности, она в своем обостренном терпении. Сейчас, снаружи этой тишины, как циркулирующий возрастающий шум огромной ширококрылой птицы: не как опасность, а как руководство, обрушивалось сладкое биение дождя в шуршании по штукатурке на внешней стене, и снова, даже как бы фальшиво поспешно или близко к тому, как стрелы ветра звучат за занавешенным стеклом.
— Не то чтобы у нас было больше, чем мы могли бы справиться, — начала она со знанием дела, в попытке показаться благоразумной, приглаживая свои взъерошенные волосы, — с листом ожидания в некоторых отделениях такой… бог знает! — И дважды покачав головой, она взяла каталог, но не смогла полностью сосредоточиться, пока молодой человек не наклонился вперед и не начал снимать ботинки.
— Ну хорошо, — начала она, переворачивая страницы, снова выказывая всем своим видом интерес и понимание, словно терпеливая мать, которая готовится послушать длинную и пока что неопубликованную поэму своего сына. — Вот эти мне очень нравятся, — сказала она, подняв на молодого человека глаза с выражением глубокой признательности, — вот эти алюминиевые держатели на странице 29. — Неожиданно, как бы по секрету, она заговорила тише и даже наполовину прикрыла книгу: — Я вот что вам скажу: я просто сделаю себе пометку насчет кое-каких вещей, а потом переговорю с Элеанор Торн, когда она вернется! — И еще до того, как молодой человек изобразил подходящую улыбку, она попыталась отказаться от всего этого. Но своим жестом, протягивая руку вперед и касаясь его руки, она пыталась сказать обратное. — Видите ли, мы сейчас сотрудничаем с Олдриджем и Национальным госпиталем и делали это в течение долгих лет. Если у них нет чего-то, что нам нужно, они в любом случае это достанут. — Она отняла свою руку и взмахнула ею в сторону марсианского войска хромированных аппаратов в соседней комнате. — Это все из Национального госпиталя, — сказала она, поворачиваясь в кресле, — за исключением вот этого, — и она взмахнула рукой в сторону длинного тонкого чемоданчика, стоявшего в комнате. Он стоял на серебряном треножнике, самодостаточный, замысловатый, горделиво мерцая под стеклом. Они оба взглянули на чемоданчик, почти что безнадежно, словно отказавшись от любых попыток понять скрытый смысл всего этого.
— Это Мэйдстоун, — сказала она торжественно, — оригинальный. Доктор Мэйдстоун работал над дизайном, а воплотили его Талботы. Доктор Мэйдстоун. Он был главой отделения в течение долгих лет, потрясающий человек. Он уже умер, он умер в 1943 году.
Молодой человек слегка покачал головой и улыбнулся, и она продолжила.
— Вся наша аппаратура для терапии короткими лучами, конечно, взята у Олдриджей. — Молодой человек кивнул, и медсестра Джексон окончательно закрыла книгу. — О да, я была в отделе закупок, — сказала она, почти что мрачно, но все же позволив ему улыбнуться. — Это было десять лет назад.
На самом деле это было тринадцать лет назад, как раз в тот самый день, когда Клиника решила централизовать систему закупки. До этого двенадцать различных департаментов Клиники принимали продавцов, просматривали их каталоги с промышленными товарами и через этих продавцов размещали заказы — уже непосредственно поставщикам, чьи услуги оплачивались позже, через администратора, мистера Роджерса, по предъявлении чеков в его офисе. Затем отделения решили по очереди предоставлять на рассмотрение свои счета и подсчитывать сразу все затраты, чтобы определить среднюю сумму затрат, которую должен был получать каждый департамент. Они обращались к мистеру Роджерсу. А его труд, должна вам сказать, был тогда очень изматывающим, и пока Клиника могла иметь счета с тридцатью семью фирмами одновременно, счета постоянно забывались или терялись в отделениях, и затраты превышали всякие границы. Без разницы — отчитывались об этих тратах или нет. А самой тяжкой его, мистера Роджерса, обязанностью было давать ежеквартальный отчет правлению, группе выбранных общественностью бизнесменов, у которых, в самом еще начале, доктор Хауптман занял много денег. И дальше, когда начала внедряться некая государственная программа оздоровления со скидками и субсидиями, в эту программу захотели включить такой частный институт — эту Клинику. А правление и так давило на мистера Роджерса из-за его непростых отношений с затратами в отделениях, и это послужило причиной того, что этот бедолага в один прекрасный вечер, отчитываясь перед правлением, попросту тронулся умом. Так что пришлось ему провести два месяца в санатории в Аризоне.
В его отсутствие они разработали практику централизованной закупки, через единственного агента, который, так уж случилось, оказался новенькой, только что назначенной главой медсестер, Элеанор Торн. Теперь процедура была приведена в порядок, и отделение могло предоставить свои нужды в виде докладной в офис медсестры Торн. Там это сначала записывали в квартальные затраты отделения, потом подавали заявку в Олдридж и Национальный госпиталь — это два самых крупных поставщика больничного оборудования во всем мире. Поставки принимались тем самым, главным, офисом, открывались, вынимался счет, перепроверялся в листе затрат департамента и в конце концов отправлялся, и счет и контейнер, через Альберта, санитара, прямо в то отделение, которое делало заказ, и там же, в отделении, Альберт оставлял
