разбойника. Однако силу искусства проницать и перерождать души церковь тоже отринуть не могла. И вот однажды актеры разыгрывали сцену из жизни раннехристианских мучеников. Святого возводили на костер, и он должен был там сгореть за веру в Христа. В тот самый момент, когда должен был загореться хворост, опускался занавес. И вдруг в один из годов в разгар представления случилась гроза, занавеску опустили, все разбежались, а актера отвязать не успели. В повозку ударила молния, хворост воспламенился, и актер сгорел. В течение трех веков церковь решала, была ли эта молния милостью Божьей или наказанием. Наконец актера канонизировали.

— Кому жизнь малина, а кому смерть красна, — сказал Штейн, сунул сигарету за ухо и помахал нам рукой в дверях, полуобернувшись.

У Хашема постепенно сложились доверительные отношения со Штейном. Штейн верил в своего ученика и посылал его в Москву — поступать в театральное училище. Три раза Хашем проваливался, на четвертый год его забрали в армию, он провел полгода в окопах под Агдамом, получил контузию, был комиссован.

Штейн к тому времени эмигрировал. Последнее, что о нем помню, — как после очередного приступа мы приехали к нему в больницу. Мы долго ждем Штейна, он выходит к нам заторможенный, измученный, опухший со сна, вежливо обрадовался и немного поговорил. Потом мы долго молчим. В комнате для встреч вдоль стен стоят ряды обитых дерматином кресел, точно как в кинозале. И я нахожу удовольствие в том, что мы потихоньку сидим и каждый думает свое. Я больше думаю, о чем же думает Хашем. И смотрю в окно, рассуждая, почему море способно так резко менять свой цвет при смене погоды. Почему на свале глубин возникает черта преломленья, и граница мути, поднятой нагонным теченьем, становится глубокой синевой. Я вижу, как шторм гонит стада белых коней с череды изумрудных гор, выстроенных в шеренги. А Штейн все молчит, давно забыв о нас.

Штейн решил не заигрывать с таможней и оставил Хашему архив Рудольфа Абиха, надеясь его потом как-то вызволить, разведав сначала о цене. Но через три года он пропал. Известно было, что он на автомобиле отправился через всю Америку, чтобы проветриться на West Coast. В течение нескольких месяцев он звонил матери из национальных парков, в которых он останавливался на несколько дней по дороге. И вдруг пропал. Нашли его мертвым в Мексике, в индейской хижине на побережье макового острова Тибурон, в подпольном опийном притоне.

— Жить захочешь, еще не то сделаешь, — сказал Хашем, который подробности узнал из письма Лилии Львовны, матери его учителя. Он и сейчас переписывался с ней, получая короткие письма, в которых она удивлялась, почему Америку, которая так добра к людям во всем мире, никто не любит. Старушка жаловалась, что нет ей все смерти, и желала Хашему доброго здравия.

Мы с Хашемом перепробовали почти все знаменитые секции города, включая боксерскую (сбежать на дикой скорости по склону, увертываясь слаломом от встречных кипарисов и акаций, разогреться с прыгалкой и «лапой», получить на ринге искрящихся тумаков). Но всерьез нас зацепил только «Клуб любителей моря»: Столяров, друг и многолетний корреспондент Хейердала, бесстрашный мореплаватель, любитель- исследователь, далеко продвинувшийся на топливе страсти и здравого смысла, покорил нас наповал, и года четыре мы ходили с ним в походы — морские и пешие, предметно изучали природу и историю. Правда, Хашем в старших классах делил со мной эту увлеченность все реже, благодаря своей поглощенности Штейном; на меня же Столяров оказал решающее влияние. Узнали мы об Александре Васильевиче из телепередачи «Клуб кинопутешественников» о приезде на Кавказ Хейердала, искавшего здесь предков викингов — асов. В репортаже было сказано, что Столяров ведет секцию в яхт-клубе, на следующий день мы были уже там, но Столярова не нашли, а нашли через неделю, когда он вернулся из плавания. Небольшая яхта, не длинней автомобиля «Волга», стояла на стапелях под лебедкой на пирсе. Бородатый широколицый человек, весь обгоревший на солнце, пегий от облезавшей лоскутами кожи, разматывал куски бинта и примазывал их смолой к корпусу яхты. Для знакомства он приветливо попросил нас помочь и показал, как правильно накладывать эпоксидные пластыри, как проверяется крепеж снастей, из каких частей состоит парусное судно. «Самое ценное в яхте — руль и якорь, — сообщил с ходу Столяров. — Без руля никуда не доплывешь, без якоря вынесет на камни».

Добродушный, но в то же время глубоко погруженный в себя человек, открывший нам азы вселенной, Столяров втолковывал важность походов и говорил, что тем, кто живет на берегах Каспийского моря, необыкновенно повезло: «Каспий — самое большое в мире бессточное озеро. Кровеносная его система покрывает европейскую часть России, Кавказ и Среднюю Азию. Следовательно, море наше — уникальное средостение планеты. Линза, хрусталик, глазное дно Земли, око, воронка колоссальной прорвы ландшафта — гор, равнин, степей, пустыни. Порог Персии, вход в Индию, Каспий полон тайн, он живой, его дыхание явно. Недаром в нем была найдена нефть, воплощение мощности цивилизации, ее питание, движитель ее истории. XX век содержал в себе апокалипсис. Гитлер воплотил собой антихриста. Он рвался к нефти, на Апшерон. На пороге Каспия, в Сталинграде, произошел Армагеддон. Мамаев курган принял в себя миллион жизней. Сталинградская битва отринула антихриста от Баку, от нефти, с помощью которой он мог прийти к победе, с помощью которой он мог сжечь весь мир, всех людей. Наши отцы и деды отстояли Апшерон. Наша обязанность — изучать и понимать Каспий. Понимать его берега, острова, заливы, его горы, его шторма, вулканы, ветра».

Пещеру Разина искали все, с незапамятных времен. Только Ротшильды не искали, они не выходили из конторы и считали деньги. Пещера не нужна была их воображению, как Луна не нужна кротам. Тем более они могли купить такую же.

Людвиг Нобель, 4 апреля 1889 года: «Март был занят экспедициями. Искали пещеру Разина, где русский разбойник схоронил награбленные богатства. Бродил с геологами вдоль берега, посещал острова. Угадывали скрытые подземелья в прибрежном ландшафте, закладывали шурфы в подозрительных местах. Действительно нашли два подземелья, ведшие от стертых с лица земли феодальных замков к морю. Никаких сокровищ, кроме медной негодной утвари».

Столяров однажды водил нас в специальный маршрут, соединявший все сторожевые башни Апшерона, расставленные на подступах с моря, — утомительный под отвесным зноем поход, в котором Хашем в последний день получил тепловой удар и сутки после отсыпался в приемном покое.

Башенный марафон открыл задуманную Столяровым серию экспедиций по местам походов Стеньки Разина. Вершиной должна была стать высадка на Ашур-аде, острове, который Разин не раз использовал в качестве убежища и откуда выступал в триумфальные сражения. Остров, правда, сейчас принадлежал Ирану, но Столяров надеялся с помощью морских пограничников, которые закадычно дружили с иранскими коллегами, получить разрешение на экскурсию. По его мысли, нас должны были туда забросить торпедным катером в субботу — четыре часа очень быстрого хода — и днем в воскресенье забрать. Но все не сходилось.

Интерес к Стеньке у Столярова вызван был не кладоискательством, но желанием дать обоснование русской тяги к Персии. Он объяснял ее не только стремлением жителя речной страны оказаться на краю света, отыскать устье в вечность, в безбрежие. Столяров, уважая принцип Оккама, выводил всю эту метафизику из желания уйти за тридевять земель из-под государственного закона — в своеволие, в сытную жизнь.

— На родине ты холоп, на краю земли — царь. К тому же жителям России, переживавшим затяжные тяжкие зимы, тратившим половину жизненных сил на отопление жилища, теплые края уже представлялись раем, — говорил Столяров. — Дома голодно и без портов на улицу не выйти, а в походе ты и сыт, и пьян, и княжна раздетая в шатре. В каком же еще виде, кроме райского, могли казакам привидеться плодородные земли Гиркана, в которых урожай овощей снимается четырежды в год, а зимы настолько мягкие, что