— Понимаю тебя. Я тоже пока не в силах. Скажи, как обойти это проклятое место? Я хочу всегда идти прямо. — Тогда иди налево, через кладбище. Но будь осторожен, там стая одичавших собак. Подбери палку, насобирай камней. Я поблагодарил и прошел через кладбище, оглядываясь на портреты умерших, блестевшие от росы. Покойная сила мертвых душ волновала мои мысли. Я лег на землю ничком, прислушался. Скоро я снова вышел на прямой путь. Но почти сразу остановился перед стелой. На ней сидела птица. Как над добычей, она распростирала крылья, изгибала шею. Я подошел к водителю стоявшего рядом автомобиля и спросил: — Зачем здесь этот памятник, откуда? — Не знаю. Ты ведь сам знаешь. — С чего ты взял? Я здесь впервые. — От твоего лица идет сияние. — Как же выйти на прямой путь? — Впереди тоже есть статуя, статуя льва, от него — поднимайся выше. Я дошел до льва, он смотрел на плакат с изображением президента, указывающего наследнику путь в будущее. Лев мне не понравился, я принял его за идола. Я обошел его, закидывая камнями. Сошел, испачкав всю куртку известкой, сбросил ее под куст и стал подниматься выше. Дорогу мне преградило деревце. Я передвинул его, чтобы идти прямо. По дороге я спросил у старухи, подметавшей тротуар: — Куда ведет этот прямой путь? — Он ведет все прямо и прямо. Подождала, спросила трогательно, с заботой: — Сынок, ты тоже болен? — Нет, а в чем дело? — Мой сын душевнобольной. Он тоже выходит из дому и не может найти дорогу обратно. А ты, ты умеешь возвращаться? — Да, я умею. Я поэт и переводчик. Со мной все в порядке. Я пошел дальше, хотелось пить, отдохнуть. Тут я увидел траурную палатку. Подошел, поздоровался, пролепетал благословение, сел и попросил попить. Мне принесли чай и на блюдце шесть фиников. Я отпил и заплакал. Ко мне подошли, спросили, в чем дело. Я мотнул головой: «Ничего, все в порядке». Я выпил кипяток и съел четыре финика. Я спросил имя усопшего человека. «Гюзель», — ответили мне. Поблагодарив за все, я снова вышел на прямой путь. Солнце уже взошло над горизонтом. Вдруг мысль мелькнула в мозгу птицей: дойти до острова Артем, попроситься к Гюнель, к бывшей однокласснице, в которую был влюблен мой друг, Адмирал тюльпанов, пропавший в Америке… Попроситься на чай к Гюнель, заняться с нею любовью и после двинуть, как в детстве, на эстакаду, уводящую в море, далеко-далеко, достичь той точки, когда вокруг нет ничего, кроме горизонта и моря, нет никакой земли, а только волнистая нитка эстакады тянется в море, возможно, до самого Ирана, и мне пригрезилось, что, как Христос по водной глади, я в конце концов смогу дойти до Мекки, а может, и до Иерусалима. Я шел вдоль трассы, и автомобили пронзали меня, как пушечные ядра. Я миновал Мардакяны. Я шел мимо бакинских сел, выходящих к морю, в виду их мне дышалось легче — море давало свободу груди, и я мог раздышаться в Иран, в Исфахан, в Шираз, мне было легче, когда глаза ласкали горизонт или обрезались им, его лезвием, источая слезу. Я не заметил, что слезы давно заливали мои щеки; при порывах ветра леденела влажная кожа. Я прошел мечеть, мусульманское кладбище, христианское кладбище, где заметил среди крестов одинокую мужскую фигуру. Я шел за солнцем и чувствовал, как все цветы, все солдаты-тюльпаны поворачивают за мной свои лица, тянутся постичь прямой путь. Все пчелы, очнувшиеся от спячки, выравнивают линии своих полетов. Наконец я взобрался на холм. В небе прямо надо мной парил сокол. Я видел строй его перьев. Светлый сокол то приближался ко мне, и я тянулся ему навстречу, но птица снова отдалялась. Противоположный склон холма завершался обрывом, и я присел на вершине передохнуть, подумать. Скоро мне навстречу поднялся человек в соломенной шляпе. Венок из засохшего хлеба на голове — символ затаенной смерти. — Стой! — приказал он мне, и я остановился, готовый уже прыгнуть с откоса. Он кого-то позвал по имени, и вдруг, как из-под земли, показался мальчуган, пяти-шести лет. — Давай топор!.. Мальчик обернулся и поднял топор, огромный, как у мясников, размером с плаху. Палач вознес его над моей головой, спросил: — Что есть прямой путь? — Ислам, — ответил я мгновенно. — Молись, сейчас ты умрешь. Солнце высекло искру о край лезвия. Глядя ему в глаза, я прочел «аль-Фатиха» и «Ихлас». Ангел шептал отрешенно вместе со мной, а когда я произнес последние слова, опустил топор и спросил помощника: — Может, свяжем его? Потом спросил меня, кого я ищу. Я выпалил наугад: — Своего брата, Илью. — Кто он? — Не знаю, — ответил я. — Я не знаю, кем он стал. — А кого ждем мы? — Не знаю. Только сейчас я вспомнил о Гюзель, о ее доме, может быть, она ожидает меня? — Как ты сюда добрался? — Поднялся с дороги. — Что ты тут делал? — Сидел. Долго сидел. Сокол хотел сесть мне на голову. — Отойди, отойди от меня, — вдруг выпалил человек в соломенной шляпе. Он испугался, мой палач, попятился назад: — Я тебя боюсь! — Извини, я не хотел тебя напугать, я только ответил на твой вопрос. Мы вместе спустились на дорогу. — Куда ты идешь? — снова спросил палач. — Я пришел сюда по прямому пути, а теперь должен вернуться. Как мне добраться? — Иди так же прямо, сам путь тебя выведет. — Ко мне больше никто не прицепится?
