– О да! – вздохнула Ванда. Огонек, мелькнувший в ее карих глазах, говорил, что кавалер затронул острую тему. – Судя по живописи, тогда в моде были пышечки.

– Предки, – Гюйс со значением глянул на бюст спутницы, – знали толк не только в еде…

– Диета считалась смертным грехом. За нее жгли на кострах…

Через два дня Гюйсу предстояло лететь на симпозиум по психосоматике. В программе стоял его доклад «Влияние современных практик ментального обучения на психосоматические изменения личности в подростковом возрасте». Если развить часть выводов – потянет на полноценную монографию. Успеет ли он довести роман с Вандой до кульминации в оставшееся до отлета время?

– Кстати, тут неплохой выбор вин. Вот, к примеру…

Электрический зуд в запястье помешал Гюйсу прочесть занимательную лекцию о содержимом здешних погребов. «Проклятье! – мысленно выругался он, на всякий случай проверив прочность менто- блоков. – Как невовремя!».

– Прошу меня извинить. Срочный вызов.

Левый глаз перешел на «фасеточное» восприятие, включился слуховой имплантант. В одном из зрительных секторов возник интернатский врач Клайзенау. Тот куда-то ехал: изображение покачивалось, за плечами доктора угадывалась спинка сиденья.

– Привет, Патрик. Что за срочность?

– Где ты? – вместо приветствия спросил Клайзенау. – Отменяй все, я сейчас подъеду.

– Я в «Болеро». Что на этот раз? Бунт в «Лебеде»?

– Ты не поверишь…

– Я поверю даже в разумность фиалок. Вчера одна так и сказала мне…

Врач с осуждением нахмурился:

– Шутник. Бабий угодник. Скажи своей жертве, что сегодня она выспится всласть. Мы будем у ресторана, – Клайзенау обернулся к кому-то: выслушал ответ, кивнул, – через пять минут. Не заставляй нас ждать.

– Понял.

Извинит ли его Ванда за поспешное бегство? Женщины злопамятны, как генеральный прокурор.

– Увы, – Гюйс напустил на себя самую скорбную мину, на какую был способен. – Чрезвычайное происшествие. Я свяжусь с тобой, как только всё закончится. Хорошо?

Прощаясь, он перешел на «ты», но Ванда этого не заметила.

– Хорошо, – согласилась дама, подзывая официанта.

Едва он вышел на улицу, дверцы стоявшего у ресторана мобиля стремительно разъехались. Из салона махал рукой врач. Рядом сидели еще двое: в темно-зеленой форме без знаков различия. Гюйс нырнул в машину.

– Скунс, – представился плюгавый субъект, отчаянно шмыгнув носом.

Жиденькие пряди волос он зачесывал на лысину.

– Груша.

Толстяк и впрямь походил на небритую грушу. От него разило потом и крепким табаком. Клички, подумал Гюйс. Оперативники. Должно быть, внешность – тоже маска. Встретишь Грушу через год на улице – не узнаешь. Что ж это за подразделение? И во что я вляпался?

– Фердинанд Гюйс. Чем обязан?

– Всем! – хмыкнул Груша. Сладострастно почесав щетину на подбородке, он зажмурился от удовольствия. – Доктор объяснит.

– Да-да, я объясню, – засуетился Клайзенау, обычно спокойный, как удав. – Полчаса назад со мной связалась госпожа Хокман. Захват заложников на Террафиме. Брамайнские экстремисты. Среди захваченных – двое наших.

– Кто?!

– Линда Гоффер и Регина ван Фрассен.

На миг Гюйсу почудилось: все его блоки слетели, и окружающие ясно услышали, как он бранится про себя.

– Дальше.

– Шеф сразу сообразила: девочки – под «Нейрамами». Вызвала меня. Я сверился с записями. До контрольного срока – пять дней. Есть еще, конечно, люфт-неделя на форс-мажоры. Но при таком стрессе… Особенно если они станут пробовать обойти «Нейрам» – или, того хуже, пробить кси-стопор…

– Понял. Считаем, что люфт-недели у нас нет.

– Когда заложников освободят, потребуется срочно снимать «Нейрамы». Хорошо, если успеем. Я, – Клайзенау похлопал ладонью по протект-кейсу, умостившемуся под сиденьем, – подготовился к операции.

«Портативный комплекс для извлечения имплантантов, – догадался Гюйс. – Четвертый „Нейрам“ рассчитан на три недели безопасной работы. Потом – угнетение интранейронального метаболизма, стабильное отсечение пиков… Изменения в мозге, заключенном в „скорлупу“, могут стать необратимыми».

Он увидел девчонок, как наяву. Солнышко и ветер, чувство и порыв. Где они сейчас? Гюйс полагал себя человеком, не склонным к сантиментам. И уж тем более к насилию. Всего инстинкта хищника, который был в нем, хватило на два с половиной курса на Сякко. И вот он готов своими руками задушить мерзавца, который из политических или финансовых соображений… Гюйс вспомнил видеозаписи, сделанные в боксах «Кобуто-Гири» – орбитальной тюрьмы над Сякко. Телепаты-преступники, осужденные на постоянное ношение кси-контроллера – нет, кси-подавителя. Психиры-нелегалы, эмпатупыри; «черные археологи», специалисты по компрометирующим воспоминаниям. Братец Ди, звезда новостей, мульти-серийный маньяк – он падал в обморок при виде крови и тем не менее заразил сорок два человека своей страстью к пыткам. Их лица – напряженные, бессмысленные, обмякшие. Нечеловеческие. Со связанными руками и ногами можно ползать. Можно даже приспособиться и ползать быстро. Но быть заточенным дважды: в тюремный бокс и скорлупу собственного мозга, изнемогающего под давлением «ксихушки» – так арестанты называли имплантант…

Старик полагал это зрелище необходимым для студентов.

– Может потребоваться срочная реабилитация, – прервал его мысли Клайзенау.

– И ты вызвал меня.

– Ты был ближе всех. И ты несколько лет учился на Сякко…

Врач быстро вспомнил, что этой темы лучше не касаться.

– С тебя причитается, – буркнул Гюйс. – Такая краля сорвалась…

Скунс шумно высморкался в дез-салфетку. Затем извлек из кармана баллончик с аэрозолем и сунул инжектор себе в нос. Раздалось шипение. Лицо Скунса исказила такая гримаса, словно он лечился уксусной кислотой.

– Приехали, – буркнул Груша.

– Куда?

– На космодром. Старт через двадцать минут.

– У меня через два дня симпозиум. Надо предупредить…

– Уже. Паук предупредил. Выходим.

Водитель ждал их снаружи.

– Паук, – представился он. – Координатор группы.

Теперь Регина знала, что храм и страх – одно и то же.

Первый раз она ощутила страх, когда дядя Клаус привел их сюда. Ехать на космодром им надо было поздним вечером, считай, ночью – «Солнце Тарпея» взлетал в 01:45 по-местному времени, а билетов на «Командор», отправляющийся шестью часами раньше, в вирт-кассе не оказалось. Дядя Клаус, помнится,