Другой такой шляпы не было во всем Лондоне. Шляпа принадлежала моему отцу, одна из немногих вещей, которая осталась на память о нем. Он отдал мне ее перед тем, как немцы увели его, а потом сожгли в газовой печи. Тот, за окном, наклонился, чтобы ее поднять, и сделал при этом точно такое движение, как сделал бы я сам, вскинул голову и огляделся, словно ища кого-то. Потом надел шляпу и снова побежал. Но я успел разглядеть его лицо и узнал самого себя.

Литературный негр, как психоаналитик, должен уметь вовремя промолчать.

— Желаю тебе, Марко, для твоего же блага, чтобы ты никогда не встречал самого себя. Это зрелище не входит в круг нормального опыта здорового человека. Однако мой случай не является единственным. Я знаю еще троих человек, которые пережили то же самое. По-твоему, какое чувство испытываешь в первый момент?

Я напряг воображение.

— Не веришь своим глазам?

— Не угадал. Благородное негодование. У всех у нас возникало желание броситься за самозванцем, чтобы повалить на землю и начистить физиономию. Я, собственно, так и поступил. Схватил отцовскую шляпу — моего отца! — выскочил на улицу и бросился за ним. По Ромптон-роуд в сторону Найтсбриджа. Я был очень спортивным молодым человеком. Я прекрасно видел его — мой бежевый плащ раздувался на ветру. Слегка накрапывало. Асфальт намок и стал скользким. Почему он бежал? Он знал, что я преследую его. Вокруг был совсем другой, не теперешний, Лондон — с омнибусами, конными полицейскими, женщинами в платках. Можно было переходить через дорогу без риска, ударившись о ветровое стекло, вылететь прямиком в преисподнюю. Мой двойник по-прежнему мелькал впереди, перемещаясь с той же скоростью, что и я. Возле Гайд-парка мои легкие готовы были разорваться, и я перешел на шаг. Мой двойник поступил так же, словно дразнил меня. Мы миновали Гросвенор-сквер, прошли вдоль длинной стены, ограждающей сад Букингемского дворца от простонародья. И оказались у Виктории. В ту пору это была совсем маленькая площадь. Он повернул к Королевским конюшням, по Бёрдкейдж-уок дошел до южного края Сент-Джеймсского парка. Мой гнев уже начал стихать. Все это напоминало нелепый анекдот. Или бездарное подражание Эдгару По. Немного отдышавшись, я попытался сократить разрыв между нами и прибавил шагу. Он тоже. Мы приближались к Вестминстеру. Я вынужден был замедлить шаг, и мой двойник его замедлил тоже. Мы вышли на набережную. По мосту шло много людей. Мне показалось, что я потерял его в толпе, но снова впереди, ярдах в пятидесяти от меня, вынырнула его шляпа. Я видел свой собственный затылок, такую же стрижку, как у меня. Я пытался найти разумное объяснение происходящему. Переодетый актер? Мираж времени — может, такие бывают? Помешательство? Миновали Темпл. Мы смещались все восточнее. Я начал беспокоиться: тогда это была довольно глухая часть города. В тот вечер случился один из тех редкостных закатов цвета восточных сладостей — нуги с мармеладом, — которые Лондон чудесным образом, как фокусник из шляпы, достает невесть откуда. Мы двигались мимо Мэншн-хаус, по Кэннон-стрит. Вот и Тауэр. И тут я увидел, что мой двойник садится на стоянке в такси! Я бросился к следующему ждущему пассажира такси, вскочил в него и крикнул:

«Только не удивляйтесь! Гоните за той машиной!»

Наверное, к таксистам часто обращаются с такой просьбой, потому что водитель и не думал удивляться.

«Как прикажете, сэр».

Олдгейт. Дальше по боковым улочкам, мощенным булыжником, до Ливерпуль-стрит. Моргейт. Сейчас там находится Барбикан-центр. Тогда же все было разрушено после бомбежек и представляло одну большую стройплощадку. Как и Фарингдон. Впрочем, в Фарингдоне так и сейчас. Мы несколько раз стояли в пробке. Я готов был выскочить и побежать бегом, но в этот миг вереница машин трогалась с места. Так, то и дело останавливаясь, мы доползли до Кингз-Кросс, а потом от Юстон-сквер до Грейт-Портленд-стрит. На заднем сиденье такси впереди меня мелькала его шляпа. Неужели ему больше нечем заняться? А мне? За Бейкер-стрит опять появились деревья. Мы миновали Эджвер-роуд и Паддингтон. За Бейсуотером я заметил, что он вышел из такси у Ноттинг-Хилл-Гейт и направляется в Кенсингтон-гарденс. Я расплатился с таксистом и бросился в погоню за своим двойником. Хорошо помню, каким сладким, густым был вечерний воздух после дождя.

«Эй!» — крикнул я, и две элегантные леди с собачками вздрогнули.

«Альфред Копф! Погоди!» — заорал я, и с дерева, глухо ударившись оземь, упал какой-то мужчина.

Мой двойник даже не оглянулся. Почему он убегал от меня? Если верить литературе, с двойником полагается беседовать по душам о природе добра и зла. А мы бежали по Кенсингтон-роуд, мимо музеев, мимо ресторана, в котором я скоро должен был встретиться с профессором Бейкером и поужинать. Резкий порыв ветра сорвал шляпу с моей головы. Я наклонился, чтобы поднять ее. А когда разогнулся, то увидел, что мой двойник исчезает.

Рассказ так увлек меня, что я забылся.

— Как исчезает? Растворяется в воздухе?

— Нет. Садится в автобус номер тридцать шесть. И уезжает.

— И еще я не понял насчет профессора Бейкера. Вы ведь вроде уже с ним поужинали?

Что-то влетело в окно и шлепнулось на пол так быстро, что я не успел это разглядеть. Голубь? В тот же самый момент в комнату вбежал Рой со слезами на глазах, весь дрожа.

— Боже мой, Альфред! Мне только что позвонил Моррис!

Что разыгрывается у меня перед глазами — трагедия или фарс?

— Успокойся, Рой. Успокойся. Я как раз рассказываю Марко о своем двойнике. Какой Моррис тебе позвонил — старший или младший?

И Альфред начинает раскуривать трубку.

— Моррис-старший, из Кембриджа. Джерома убили.

Пальцы Альфреда застывают.

— Джерома? Ему же гарантировали неприкосновенность… — хрипит он.

— По словам Морриса, в министерстве обвиняют петербургскую мафию. Ходят слухи, что Джером спутался с бандой похитителей картин.

— Это невозможно! Ложь! — Альфред стукнул ладонью по столу с такой силой, что я испугался за его старые хрупкие кости, — Они лгут для отвода глаз. Решили избавиться от старой гвардии. Хотят убрать нас поодиночке. Нынешние министры — отморозки. Черт бы подрал этих сволочей!

И Альфред разразился пылкой тирадой — наверное, из самых отборных венгерских ругательств. Проклятия носферату [57].

— Что, плохие новости? — обращаюсь я к Рою.

Тот даже не кивает в ответ, и так ясно.

— Весь кофе на полу, — сообщает он, — Наверное, я вставил два фильтра.

Наступает молчание, которое никто из нас не прерывает. Альфред вынимает из кармана платок, и на пол выкатывается монетка. Она описывает сужающиеся окружности, пока не закатывается под шкаф. Там ей суждено пролежать долгие годы, если только ее не обнаружит Фольк во время следующего визита.

— Марко, — говорит Альфред, глядя куда-то вдаль, — Спасибо за работу. На сегодня, пожалуй, хватит, — Его голос дрожит, — Продолжим через неделю. До свидания, Марко.

Когда я выхожу от Альфреда, тучи торопятся в сторону Эссекса, уступая место теплому дню, ясному и золотистому. Бог с ними, с Альфредом и с Роем, их проблемы — это их проблемы. А лично я слизываю кусочки шоколада с поверхности клубничного мороженого. Мошкара столбом вьется над лужами. Деревья успели совсем просохнуть. Скоро они примут свой зимний вид. В фургоне с мороженым неподалеку крутят детские песенки. Двое ребятишек сидят перед домом и дрессируют йо-йо. Приятно видеть, что дети по- прежнему играют в йо-йо. Фиби, моя родная мать, называет это время года «бабье лето». По-моему, здорово сказано. И вообще на душе у меня хорошо. Рой заплатил немного денег, передав мне завернутое в купюры это самое клубничное мороженое, и в придачу всучил жуткий кожаный пиджак зеленого цвета. Я сопротивлялся, но он умудрился натянуть его на меня и, застегивая молнию, вспомнил, что мне звонил Тим Кавендиш и очень просил заехать. Рой шепотом извинялся, что не может заплатить больше. Дело в том, что