Что-то ужасное, зародившись в болотах, плывет вниз по Неве. Не спешит поначалу, плывет на спине, пока не добирается до моста Александра Невского. Там оно проползет под опорами и, выбравшись из воды, поволочет по улицам свои лапы — и зубы — за мной…
Что мне делать? «А как всегда! Потворствуй своим желаниям», — советует змей.
Я иду в спальню и звоню Руди на мобильный. Этот номер предназначен только для экстренной связи. Шорох статического электричества в трубке напоминает шум не то прибоя, не то сыплющейся в автомате мелочи. Ага, вот и соединение. Слава богу! Не дожидаясь ответа, ору в трубку:
— Руди, в квартире все вверх дном!
Мне отвечает женский голос, холодный и металлический. Бесчувственный, как у Петровны.
— Набранный вами номер не обслуживается.
— Черт подери! Так обслужи его, сука!
— Набранный вами номер не обслуживается. Набранный вами номер не обслуживается.
Что происходит?!
Бросаю телефон. Что дальше? Чего я хочу? Уехать в Швейцарию, жить с Руди, родить детей. Для этого нужна картина Делакруа. Все очень просто. Руди похвалит меня. «Детка, — скажет он. — Детка! Я знал, что на тебя можно положиться!»
Звоню Джерому.
— Привет! Это ты, моя куколка? Чудный выдался вечерок!
Он так пьян, что с трудом ворочает языком.
— Джером! Джером, ты видел Руди?
— А как же! Он минут двадцать как ушел! Оставил у меня ребеночка и ушел! Малыш — просто чудо, глаз не оторвать! Слушай, а я тебе рассказывал, что у Делакруа был романчик с племянником этого, как его…
— А Сухэ-батор уже был у тебя?
— Нет. Великий Могол позвонил и сказал, что скоро приедет. А ты знаешь, что монголы в тринадцатом веке герметично запечатывали своих пленников в сундуки, а потом пировали на них, как на столах? А вопли задыхавшихся услаждали их слух, как музыка?
— Джером, заткнись, ради бога. Я сейчас буду у тебя. Нужно срочно уезжать.
— Ну, моя дорогая, отъезд намечен на завтра. И потом, после всего, что я сделал, могла бы со мной повежливей обращаться! А то — заткнись! Фу, как некрасиво…
— Завтра начинается сегодня! Мою квартиру перевернули вверх дном. Я не могу дозвониться до Руди. Мою кошку убили. Я чувствую, оно уже спускается по реке, приближается. Что-то не так, Джером. Точнее, все не так. Я сейчас заеду за картиной. Упакуй ее к моему приезду.
Я вешаю трубку. Что-то я еще хотела?
Просовываю руку под матрас сломанной кровати. Слава богу, на месте! Разворачиваю тряпку и вынимаю заряженный револьвер. На ладони оружие всегда тяжелее, чем кажется на взгляд. И холоднее. Положив револьвер в сумочку, выхожу на площадку. Возвращаюсь за паспортом и выхожу окончательно.
Чистая правда: чем нужнее тебе такси, тем труднее его поймать. А если оно требуется позарез, то лучше и не пытаться. Иду пешком. Мысленно пытаюсь заставить то, о чем я не должна думать, повернуть вспять, но оно продолжает спускаться вниз по течению. Взгляд выхватывает какие-то мелочи. Темные булыжники на Дворцовой. Гладкая кожа на щеке у девушки, которая целуется со своим мальчиком у подножия Медного Всадника. Цветы в целлофане возле Исаакия. Бортовые огни самолетов, вылетающих из аэропорта Пулково курсом на Гонконг, Лондон, Цюрих. Лиловое платье смеющейся женщины. Коричневая кожаная летная куртка. Скорченная фигура бродяги, спящего в картонной коробке, как в гробу. Мелочи, мелочи. Вся жизнь состоит из мелочей, которых обычно не замечаешь. Челюсти так сжаты, что лицо болит.
У Джерома дверь закрыта на задвижку. Я барабаню изо всех сил, так что этажом выше начинает лаять собака. Джером резко распахивает дверь, втаскивает меня и шипит:
— Тише ты!
Он закрывает дверь и бегом возвращается в комнату, где продолжает закутывать картину в плотную бумагу, заклеивать скотчем и перевязывать веревкой. Его чемодан уложен, лежит на диване раскрытый: носки, трусы, рубашки, дешевая водка, чашка из веджвудского сервиза. На буфете — пустая бутылка из-под джина.
Стою, молчу. Что дальше? Чего я хотела?
— Я забираю картину.
Его смех напоминает лай.
— Ты в этом уверена? — спрашивает он, даже не удостоив меня взглядом.
— Да. Я забираю картину. Это наше с Руди будущее, понимаешь?
Он как будто не слышит. Склонился над картиной, я вижу только его сгорбленную спину.
— Лучше помоги, дорогая. Придержи пальчиком вот здесь, а я затяну потуже.
Я не двигаюсь с места.
— Я забираю картину, — повторяю я.
Когда Джером оборачивается, чтобы повторить просьбу, он упирается взглядом в дуло нацеленного на него револьвера. Испуг искажает его лицо, но самообладание быстро возвращается к нему.
— Мы же не в кино, дорогая. Ты ведь не собираешься стрелять в меня, моя куколка? Ты и прицелиться-то не можешь без кукловода. Будь хорошей девочкой, опусти пистолетик.
Я вооружена. Он безоружен. Значит…
— Отойди подальше от моей картины, Джером. Запрись в мастерской, и я не трону тебя.
Джером ласково смотрит на меня.
— Моя куколка, между нами разверзлась пропасть недопонимания. Это моя картина. Это я сделал копию, вспомни-ка. Именно благодаря моему труду и таланту мы заполучили ее. А ты только раздевалась, ложилась на спинку и раздвигала ножки пошире, вот и все. Давай посмотрим правде в лицо: ничем другим ты никогда в жизни и не занималась, разве не так?
— Няму убили.
— Кто это — Няма?
— Няма? Няма?! Няма — это моя кошка!
— Мне очень жаль, что она умерла. Честное слово, я готов пролить целое ведро слез, когда у меня появится свободное время. А теперь попрошу тебя, убери эту черную игрушку и убирайся сама. Мне еще нужно упаковать мою — подчеркиваю —
— Плевать мне на пропасть непонимания. У меня револьвер. Картина — моя, заруби на носу. И еще не смей называть меня «куколка». Меня зовут Маргарита Латунская.
— Значит, мои слова не проникли в твои куриные мозги сквозь толщу пудры и лака, ты, размалеванная шлюха…
Он бросается ко мне, протягивает руку…
— Это
Прогремел выстрел. Голова Джерома дернулась с такой силой, что его тело чуть не оторвалось от земли. Красивый алый фонтан бьет в потолок. Джером, расставив руки, пытается удержать равновесие, как человек, поскользнувшийся на банановой кожуре.
— Маргарита Латунская, — произнесла тишина, не повышая голоса.
Джером рухнул на пол, половиной лица вниз. Другой половины у него больше не было. Убивать — это ощущение, которое ни с чем невозможно сравнить. Как роды. Или аборт. Странно. Что дальше?
— Браво, госпожа Латунская, браво! — говорит Сухэ-батор, выходя из кухни и плавно прикрывая за собой дверь, — Прямо в глаз! Есть у нас с вами что-то общее.
Сухэ-батор?!
