себе стало.
— При старом режиме женщины часто подвергались насилию. Они не знали другой жизни. В Корее японская армия угнала девушек. Им дали японские имена и, как стадо, водили за армией для нужд солдат. Но эти времена остались в прошлом.
— Да, — заговорил юноша. — Капиталисты и империалисты насиловали Китай много веков. При феодализме женщина была приравнена к домашнему животному. И при капитализме женщин покупали и продавали, как домашний скот.
Я хотела сказать ему, что он и понятия не имеет — каково это, когда тебя насилуют, но девушка была так ласкова со мной, что я потеряла дар речи. Добра-то я ни от кого не видела, кроме моего Дерева и Учителя-Будды. Девушка сказала, что принесет мне лекарство, если нужно. Они были такие добрые, счастливые, смелые. Моего отца назвали «господин» и даже расплатились за чай.
— Вы совершаете паломничество на Святую гору? — спросила я.
Юноши улыбнулись.
— Партия освободила китайский народ от оков религии. Скоро паломников вообще не будет.
— Паломников не будет? И гора больше не святая?
— Конечно не святая, — кивнули они. — Но все равно красивая.
Значит, правильно я все поняла. Намерения-то у них добрые, но в голове чушь собачья.
В том же году, когда я, как обычно, зимовала в деревне, из Лэшаня пришли печальные вести. Моя дочь и ее опекун с женой бежали в Гонконг, потому что коммунисты хотели арестовать их как врагов революции. Всем известно, что из Гонконга еще никто никогда не возвращался. Какие-то ужасные чужеземцы, которых называли «англичане», распустили слух, что Гонконг — райское место, а когда приезжие ступают туда, их сразу же заковывают в цепи и заставляют работать на ядовитых заводах и в алмазных копях, пока они не умрут.
Дерево пообещало, что я увижу свою дочь. Не понимаю, как это произойдет. Но я привыкла верить Дереву.
Полосатое платье делало толстую девушку еще толще. Она посмотрела сначала на миску с лапшой, от которой шел густой и вкусный пар, потом на меня. Положила в рот полную ложку лапши, скорчила рожу, потрясла головой и выплюнула на стол.
— Гадость!
Ее подружка — с виду ведьма ведьмой — глубоко затянулась сигаретой.
— Что, так плохо?
— Я даже свинью не стала бы этим кормить.
— Нет ли у тебя шоколада, старуха? — спросила подружка-ведьма.
Лапша у меня вкусная, уж это я знаю наверняка. А вот что такое шоколад — не ведаю.
— Что вы сказали?
Толстуха вздохнула, наклонилась, подняла горсть земли и высыпала в лапшу.
— Может, так будет съедобней. Я не заплачу тебе ни юаня. Я просила лапши. А не помоев.
Подружка-ведьма хихикнула и стала рыться в сумке.
— Может, завалялось печенье…
На Святой горе бессмысленно злиться. Я редко испытываю злость. Но когда на моих глазах оскверняют пищу, я прихожу в такую ярость, что не могу сдержать себя.
Лапша, смешанная с грязью, полетела в лицо Толстухе. Ее подбородок заблестел от жира. Мокрый воротник прилип к шее. Она хотела крикнуть, сложила губы, но только сделала глубокий вдох и, взмахнув руками, повалилась на спину. Подружка-ведьма отскочила в сторону и забила руками, как крыльями.
Толстуха поднялась на ноги, красная и разъяренная, и бросилась было на меня, но одумалась, когда увидела у меня в руках чайник с кипятком. Я бы ошпарила ее, честное слово. Толстуха отступила на безопасное расстояние и завизжала:
— Я сообщу куда надо! Ты, ты, ты, сука, ты у меня попляшешь! Погоди! Я разделаюсь с тобой! Мой свояк знаком с помощником секретаря парторганизации! Твою вшивую чайную бульдозер сровняет с землей! И тебя закатает туда же!
Даже когда они уже скрылись за поворотом, их проклятия долетали до меня из-за деревьев.
— Сука! Чтоб твоих дочерей ослы трахали! Чтоб у твоих сыновей яйца поотрывали! Сука!
— Ненавижу дурные манеры, — шепнуло Дерево. — Потому я и выбрало гору, а не деревню.
— Я не хотела скандала. Если б она не осквернила пищу… — объяснила я.
— Попросить обезьян, чтоб напали на них и повыдергивали им волосы?
— И поделом им будет.
— Договорились.
А потом в долине начался лютый голод, страшней которого люди не упомнят.
Коммунисты объединили всех фермеров в коммуны. Земля стала ничейная. Землевладельцев больше не существовало. Их всех вместе с семьями загнали в могилы или в тюрьмы, а землю передали народной революции.
Крестьяне питались в столовой при коммуне. Еда была бесплатная! Впервые с начала веков каждый крестьянин в долине знал, что в конце дня он плотно поест. Началась новая эра.
Но земля была ничья, поэтому некому было о ней заботиться и почитать ее. Перестали приносить дары духам рисовых полей, а во время сбора урожая рис бросили гнить на корню. И мне казалось, чем меньше крестьяне работали, тем больше врали, как много они работают. Крестьяне-паломники из разных коммун останавливались в моей чайной и толковали о сельском хозяйстве. Они засиживались все дольше, а их рассказы становились все невероятней. Огурцы размером с поросенка, поросята размером с корову, коровы размером с мою чайную. Леса из капустных кочанов! Мысль Мао Цзэдуна просто изменила законы природы. Счетовод коммуны нашел на южном склоне горы гриб размером с зонтик.
Больше всего пугало то, что они верили в эту чушь, которую сами же и выдумывали, и с кулаками лезли на всякого, кто решался вымолвить слово «привираете». Я, конечно, всего лишь глупая женщина, которая выросла и состарилась на Святой горе, но моя редиска какой была всегда, такой и при Мао Цзэдуне осталась.
Той зимой в деревне было мрачно и грязно, как никогда, а главное — все тронулись умом.
Я жила в семье сестры. Из поколения в поколение они выращивали рис. Я спросила сестриного мужа, почему люди так обленились. Почти каждый вечер мужчины напиваются допьяна, а на следующий день дрыхнут без задних ног и продирают глаза только к обеду. Конечно, женщинам пришлось взвалить их работу на свои плечи.
Все шло наперекосяк. На крышах домов вместе с воронами обосновались злые духи и напускали морок на людей. На улицах, аллейках, на рыночной площади не было видно ни души. С утра до вечера не слышалось ни единого доброго слова. Самый большой в долине монастырь закрылся. Иногда я захаживала туда, смотрела на ворота с луной, на пруды, поросшие ряской. Это напомнило мне что-то. По долине гуляла чума, которой никто не замечал.
Я решила поговорить со старейшинами деревни.
— Чем вы собираетесь питаться следующей зимой?
— Урожаем из закромов родины-матери!
— Откуда он возьмется? Вы же ничего не выращиваете.
— Ты ничего не понимаешь. Не видишь перемен.
— Прекрасно вижу. Их без счета.
— Родина-мать позаботится о своих детях. Мао Цзэдун днем и ночью думает о нас.
— Когда хозяйничают без счета, расплачивается крестьянин! Может, у Мао Цзэдуна и очень умные мысли, но брюхо ими не набьешь.
— Женщина, если коммунисты услышат, что ты городишь, тебя отправят на перековку. Не нравится у нас — ступай себе восвояси на Святую гору. Не мешай, мы играем в маджонг.
