— Не могу судить, не будучи директором компании. Но думаю, если вы сможете отменить пассажиров, компания отменит поезда. Ведь это только вопрос дивидендов.

— Право, доктор Грантли,— вмешалась миссис Прауди,— право, такие взгляды нам не пристали. Право же, мы обязаны делать все, что в наших силах, дабы положить конец столь тяжкому греху. А как вы полагаете, мистер Хардинг? — обратилась она к регенту, хранившему все это время унылое молчание.

Мистер Хардинг полагал, что всем носильщикам, кочегарам, кондукторам и стрелочникам должна предоставляться возможность посещать церковь, и выразил надежду, что они ее имеют.

— Но право же, право,— продолжала миссис Прауди,— право, этого мало. Право же, это не ведет к такому соблюдению дня субботнего, которое, как нас учат, не только желательно, но и обязательно. Право же...

Доктор Грантли никоим образом не желал вступать в богословский спор с миссис Прауди или же с мистером Слоупом, а потому он бесцеремонно отвернулся от кушетки и выразил надежду, что доктор Прауди доволен тем, как подновлен дворец.

Да, да, ответил его преосвященство, в целом, конечно... в целом причин быть недовольным нет, хотя архитектор, пожалуй, мог бы... Но его двойник, мистер Слоуп, возникнув у епископского кресла, не дал ему докончить эту туманную речь.

? ?не хотелось бы упомянуть одно, господин архидьякон. По просьбе его преосвященства я обошел службы, и оказалось, что стойла во второй конюшне оставляют желать лучшего!

— Но ведь первая конюшня вместит дюжину лошадей.

— Возможно. Я даже уверен, что это так, но видите ли, надо подумать и о гостях. Родственники епископа обычно приезжают на своих лошадях.

Архидьякон обещал, что для лошадей родственников будет отведено столько места, сколько позволят размеры конюшни. Он сам поговорит с архитектором.

— А каретник, доктор Грантли? — продолжал мистер Слоуп.— В большом каретнике с трудом уместится второй экипаж, а о малом и говорить нечего.

— И газ! — вмешалась миссис Прауди.— Во всем доме нет газа — нигде, кроме кухни и коридоров. Право же, во дворце нужны газ и горячая вода. А горячая вода подается только на первый этаж; право же, можно найти способ провести горячую воду в спальни и не таскать ее туда в кувшинах из кухни.

Епископ считал, что провести горячую воду необходимо. Без нее дворец немыслим. Это — необходимая принадлежность дома любого джентльмена.

Мистер Слоуп заметил, что садовая стена обветшала.

Миссис Прауди видела в людской большую дыру, по-видимому, сделанную крысами.

Епископ объявил, что не выносит крыс. По его мнению, в мире не было существа отвратительнее крысы.

Мистер Слоуп видел, что замки некоторых служб оставляют желать лучшего,— например, угольного и дровяного сараев.

И миссис Прауди видела, что замки комнат прислуги никуда не годятся. Все замки в доме стары и плохи.

Епископ высказал мнение, что от хорошего замка зависит многое — и от ключа тоже. Он не раз замечал, что в беде часто бывает повинен ключ, особенно если бородка погнута.

Мистер Слоуп продолжал перечень, но тут его в несколько повышенном тоне перебил архидьякон, объяснивший, что с этим следует обращаться к архитектору епархии, а вернее, к подрядчику, он же, доктор Грантли, поинтересовался состоянием дворца только из любезности. Впрочем, он сожалеет, что обнаружилось столько неполадок. И он встал, собираясь уйти.

Миссис Прауди, хотя она и успела внести свою лепту в поношение дворца, тем не менее продолжала пытать мистера Хардинга, доказывая греховность развлечений в день субботний. Вновь и вновь она обрушивала свое “право же, право” на благочестивую главу мистера Хардинга, который не умел защищаться.

Никогда еще его так не терзали. До сих пор дамы, которые интересовались его мнением в вопросах религии, почтительно слушали, а если не соглашались, то молча. Миссис же Прауди подвергла его допросу и прочла ему нотацию. “Ни ты, ни сын твой, ни дочь твоя, ни слуга твой, ни служанка!” — внушительно повторяла она, словно мистер Хардинг забыл эти слова. Она грозила ему пальцем, словно напоминая о неизбежной каре, и под конец потребовала, чтобы он подтвердил, что езда по железной дороге в день субботний — гнуснейшее кощунство.

Впервые в жизни мистер Хардинг подвергался подобному натиску. Он чувствовал, что должен был бы указать ей на неуместность такого тона по отношению к священнику и человеку намного ее старше; но не мог же он сделать выговор жене епископа в присутствии епископа, да еще во время своего первого визита во дворец! К тому же, сказать правду, он начал ее побаиваться. Он растерянно молчал, но она не оставила его в покое.

— Надеюсь, мистер Хардинг,— сказала она, торжественно покачав головой,— вы не заставите меня думать, будто вы одобряете езду в день субботний? — И она выразительно посмотрела ему в глаза.

Этого мистер Хардинг выдержать не мог, тем более что теперь на него смотрели мистер Слоуп, и епископ, и архидьякон, уже распрощавшийся с ними. Мистер Хардинг встал и, протянув руку миссис Прауди, сказал:

— Если вы как-нибудь заглянете в воскресенье в церковь Святого Катберта, я скажу об этом проповедь.

И, низко поклонившись даме, пожав руку епископу и попробовав увернуться от мистера Слоупа, архидьякон и регент удалились. Мистер Хардинг вновь пострадал, но доктор Грантли поклялся про себя, что ни за что на свете не коснется больше мокрой лапы этого нечистого и мерзкого животного.

Владей я поэтическим пером, я воспел бы теперь в эпических стихах благородный гнев архидьякона. Перед крыльцом дворца была большая, усыпанная песком площадка, а сбоку от нее — ворота, выходившие на улицу, и калитка соборного сада. Слева от площадки начиналась широкая аллея, которая вела через обширные дворцовые сады и примерно полумиле от собора кончалась воротами, выходившими на Лондонскую дорогу.

Оба наши друга молчали, пока не вышли в боковую калитку и не оказались в саду собора, однако регент ясно видел по лицу своего спутника, что вот-вот разразится буря, он разделял его чувства. Хотя он был далеко не так вспыльчив, как архидьякон, даже он рассердился, даже он — кроткий, благовоспитаннейший человек — чувствовал настоятельную потребность прибегнуть к не самым благовоспитанным выражениям.

Боже великий! — воскликнул архидьякон, ступая на песок дорожки, и, сняв касторовую шляпу одной рукой, другую с некоторой яростью запустил в свои седеющие кудри; из шляпы поднялся пар, точно туман гнева; предохранительный клапан открылся, давая выход его бешенству и предотвращая взрыв, а может быть, апоплексию.— Боже великий! — И архидьякон устремил взор на серые башни собора, безмолвно взывая к этим неизменным свидетелям разных деяний многих барчестерских епископов.

— Мистер Слоуп мне не очень нравится,— сказал регент.

— Не нравится! — взревел архидьякон и даже остановился, чтобы придать голосу больше силы.— Не нравится!

И все соборные вороны закаркали в знак согласия. Куранты на башне, заиграв, подхватили его возглас, и ласточки беззвучным полетом выразили то же мнение. Да уж навряд ли хоть какому-нибудь обитателю Барчестера мистер Слоуп мог понравиться!

— И миссис Прауди тоже,— сказал мистер Хардинг.

И тут архидьякон окончательно забылся. Я не последую его примеру и не оскорблю слух моих читателей, воспроизведя слово, которым он выразил свои чувства к этой даме. Вороны и замирающий звон