– Нет, сынок, – упорствовал Филип, – ты наследник Брайанов, и все, что у нас есть, принадлежит тебе.

Мэри-Джейн подумала о Кало, взглянула на Бруно и мысленно сделала свои выводы, продолжая, однако, добросовестно играть роль стороннего наблюдателя.

– Мне еще предстоит завоевать то, что мне принадлежит. – Тон Бруно был жестким и непримиримым.

– Мне нравится твоя самостоятельность, сынок, – одобрительно улыбнулся Филип. – У тебя есть характер, и это делает тебе честь. Но пока, – добавил он с грубоватой нежностью, – тебе надо хорошенько отдохнуть. А когда вернешься, займешь место в кабинете рядом с моим. Думаю, я смогу многое тебе передать. – Впервые он не сказал «многому научить».

Несколько мгновений Бруно колебался.

– Я никогда не стану вице-президентом или президентом и не займу никакого другого поста в твоей компании. – Это было продуманное и окончательное решение.

– Я правильно тебя понял? – Филип побледнел, потом вновь угрожающе побагровел, поводя глазами из стороны в сторону в поисках подтверждения только что услышанному.

Репортер, старый газетный волк, горько сожалел, что в эту минуту рядом с ним нет фотографа. Он мог бы, конечно, сбегать позвонить в редакцию, но ситуация готова была разрешиться с минуты на минуту, и тогда он потерял бы драгоценную информацию, сенсацию, о которой всем газетам, кроме тех, что издавались на деньги Брайанов, предстояло раструбить по всему свету.

– Ты все прекрасно понял, папа, – еще раз подтвердил Бруно. – Мне не по душе должность хозяйского сына.

До Филипа впервые дошло, что из системы трансмиссии, связывающей одно поколение с другим, должно быть, выпала какая-то шестерня.

– Это, конечно, Джордж, проклятый кретин, забивает тебе голову всяким вздором! – Его лицо побледнело, голос звенел от ярости.

– Дядя Джордж здесь ни при чем. – Бруно говорил правду, сенатор никогда не пытался в ту или иную сторону повлиять на решения племянника.

– Ты хотел бы стать виноделом? – презрительно осведомился Филип, имея в виду виноградники Нейпа- Вэлли.

– Эта работа меня не интересует, – решительно ответил Бруно.

– Значит, ты хочешь последовать его примеру и заняться политикой, – злобно прошипел Филип. – Только учти, времена Кеннеди прошли. И слава богу.

Бруно вспомнил один из лозунгов предвыборной кампании: «Мы добьемся мира, который нужен нам», но решил не вступать в спор с отцом, имевшим свое твердое и не во всем ошибочное мнение о «новых левых» и витийствующих меньшинствах.

– Мне ничего не нужно от тебя, папа. – Нелегко было отстаивать свои убеждения.

Филип вспомнил знаменитую фразу Тома Хейдена, председателя ассоциации «Студенты за демократическое общество»: «Борьба идет уже не между хозяином и работником, а между капиталистом и его сыном, не желающим унаследовать отцовское дело». Он процитировал ее Бруно.

– В этом смысл твоего отказа? – допытывался Филипп.

– Трудно прийти к пониманию, – не смутился Бруно, – если говорить на разных языках, рассуждать на основе противоположных принципов и не иметь уважения к чужому мнению.

– Я тебе предлагаю империю на серебряном блюде, – Филип рассуждал с нетерпимостью фаворита, которому навязывает инициативу какой-то аутсайдер, – а ты морочишь мне голову своими утопиями. Чего ты в конце концов добиваешься?

– Ничего, – холодно ответил Бруно. – Совершенно ничего.

Филип вытер лоб салфеткой. Опять он чувствовал себя преданным своим единственным сыном.

– «Ничего» – дурацкое слово! – вскричал он в сердцах. – Человек не может ничего не желать от жизни.

– Я ничего не хочу от тебя, папа, а это другое дело. – Бруно говорил спокойно, чтобы дать отцу понять, что не возмущение и не ненависть движут им. – Я кое-чего жду от жизни, но хочу добиться этого сам.

– Это законное желание, – осмелилась подать голос Мэри-Джейн.

Филип смерил ее презрительным взглядом. Он вдруг как будто еще больше постарел.

– Как ты можешь утверждать подобный вздор, когда в жизни еще пальцем о палец не ударил, если не считать учебы?

– Это не совсем так, – поправил его Бруно. – Наследство баронов Монреале приносит хороший доход, особенно благодаря заслугам Кало, хотя я тоже принимаю участие в управлении имением.

Опять и опять в самые трудные минуты жизни Филипа настигал все тот же кошмар: этот проклятый остров, это имя, ставшее для него источником терзаний, весь этот никчемный, вырождающийся мир, который ему хотелось уничтожить, растоптать, стереть с лица земли.

– Сицилия! Монреале! – сплюнул он с презрением. – Призраки, сказки для детишек. Мой единственный сын одержим бесплодной иллюзией. Да чего стоит состояние Монреале в сравнении с богатством Брайанов?

– Я верю в эту иллюзию, – со спокойной улыбкой возразил Бруно.

– Ты можешь себе это позволить, – саркастически фыркнул Филип. – Ты же не воевал, ты жил на всем готовеньком. Как сыр в масле катался.

– Вот и пора мне выбираться из золотой клетки.

Он мог бы рассказать, что ему пришлось пережить, когда умерла его мать, раскрыть тайну гибели деда, убитого у него на глазах, но сумел сдержаться, сохранив молчание и невозмутимость.

– Подумай хорошенько, – угрожающе заговорил Филип. – Наше состояние – плод трудов пяти поколений. И вот теперь ты отказываешься взять ответственность на себя. Это недостойное поведение.

– Мне очень жаль, папа, – ответил Бруно, поднимаясь из-за стола. – Уже довольно поздно, и, мне кажется, нет смысла продолжать спор, который ни к чему не приведет. Ты хочешь, чтобы я стартовал с пьедестала, построенного пятью поколениями Брайанов, я же хочу начать с нуля. Я уважаю твое мнение, хотя и не разделяю его, но надеюсь, что в один прекрасный день ты сумеешь меня понять.

Филип тоже встал.

– Хорошо, сынок. Это твое последнее слово? – спросил он.

– Это мое последнее слово.

– Я не одобряю твоего выбора, – подытожил Филип, – но мне придется принять его к сведению. Знай, однако, что с этой минуты ты больше не являешься членом семьи Брайан. – Его голос был пронизан горечью и гневом. – Что бы ни случилось, не проси у меня помощи. От меня ты больше ничего не получишь.

– Мне очень жаль, папа. – Бруно протянул руку, но Филип отвернулся, чтобы ее не видеть.

Мэри-Джейн обняла его.

– Опомнись, Бруно, подумай хорошенько, – прошептала она ему на ухо. – Я помогу вам помириться.

– Ты очень добра, Мэри-Джейн, – он поцеловал ее в обе щеки и ушел.

Репортер бросился к ближайшему телефону и с ходу продиктовал историю о полном разрыве отношений между отцом и сыном в семье Брайан. На следующий день сенсационное известие фигурировало на видном месте в разделах экономической и светской хроники.

Солнце садилось над заливом Сан-Франциско, окрасив бухту в золотые и пурпурные тона. Воздух был напоен дыханием Тихого океана. Юсеф, Бруно и Кало ехали на «Престон-Таккере» дяди Джорджа, построенном в Чикаго на заводе, выпускавшем двигатели для штурмовой авиации. Несмотря на горькое расставание с отцом, Бруно чувствовал себя счастливым. Перед ним была вся жизнь, в голове теснилось множество смутных планов, которые рано или поздно предстояло осуществить. Сенатор не стал ни критиковать, ни поддерживать его решение, он просто принял его к сведению, верный своему принципу, согласно которому каждый волен выбирать свою дорогу.

– Чувствуешь запах дома? – вопрос был обращен к Кало.

– Апельсины – они везде апельсины, – ответил великан, – но таких, как на Сицилии, нигде нет.