Просфирня, вытянув руки по столу, спрашивала:

— Зачем вам приезжать, Фиеза Семеновна? В городе хоть и впрогорячь, а терпеть можно. Тут-та… Из-за Марка у меня все отняли, последнюю животину.

— Вернет, — сказала Ира и рассмеялась, — не добавила кто. Может быть — Марк, может — капитан Трубычев…

— Последнюю кожуру слупят. Разбойники, Емельяны трижды-трою проклятые…

Фиоза Семеновна выглянула в окно, через реку, на ферму. На бревнах перед фермой лежали длинные снопы конопли. Фиоза Семеновна вспомнила запахи — зыбкие, желтые почему-то: как раздавленные муравьи. Зыбко отеплели плечи.

— Там?

— Громом вот резанет их!.. Церковь в конюшню хотели обратить, а подойти не могут. Думают только, а сила не пускает на паперть. Так и уходят.

— Поселок наш выжгли, я в Талице жила.

— Казаки скоро придут?

— Не слышно. Новоселов боятся. С войны, бают, оружию везут. Меж собой подерутся, тожно*1 казаки приедут… Новоселы и вправь пушки везут?

— Разве у них, Фиеза Семеновна, различишь? Может и пушка, а может новая сноповязка. Я и на картинках пушек боюсь; пусть все возьмут, живым бы остаться.

— Господи, и пошто такие на нас расстани удеяны?..

По воскресеньям в Сохтуе — не базары, а митинги.

Немного спустя, по приезде Фиозы Семеновны, пришел в Сохтую с Кишемского курорта лазарет. Трое солдат ехали впереди верхами, играя на балалайках, четвертый шел с бубном. Больных везли длинные фуры новоселов, покрытые от солнца больничными халатами.

Молоденький солдатик, с головой, перевязанной бинтом, задергивая халат меж ног, подскакал верхом и, не слезая, сказал Запусу:

— Разрешите доложить, товарищ комиссар, так как мы есть на вашей _______________

*1 Потом. территории… По обоюдному соглашению — решено общим собранием, врачей отпустить по домам в бессрочный, а лазарету тоже по домам, в Томскую губернию. Буде, полежали, дураков нету. Помогчи ни надо?

Топошин лениво подергал толстыми пальцами халат верхового и спросил:

— Лекарства есть?

Солдатик закричал радостно:

— Лекарства? Как же лекарствам не быть!

— Тащи. Сгодятся. Оружье есть?

— Оружье?.. Оружье, как же, для охраны-то пулемет.

— Тащи и пулемет.

Солдатик замотал руками:

— Пулемет самим нужон. Лекарства — можно.

Топошин ткнул кулаком в морду лошади:

— Тащи, пока. Осерчаем мы на вас, и больных не посмотрим, так наскребем… Не крякай. Живо расформируем. Тащи.

Пулемет притащили, а в двух мешках из рогожи — лекарства. Топошин задумчиво ковырнул их ногтем ноги:

— Хрен их знат… Фельшера надо где-нибудь сцапать. Запиши, Алешка, на память насчет фельшера.

Играли, прищелкивая, балалаечники, плясали больные в пожелтевших халатах. Парни ходили с гармошкой по улицам. С заимок, к вечеру, приехали с самогоном дезертиры.

Густая и тесная жара наполнила тело Фиозы Семеновны. Пустой пригон жег щеки сухими запахами сенов. Прошла пригонами просфирня, тоскливо ощупала стойла, забормотала:

— Што — нешто добра осталось… пожрали, поди, скотину. У кого толку добьешься?.. Орут по селу, а резаться удумают — кто уймет. Этот, с фермы-то, только хохочет… Кобель!

— Где он?

— А я знаю, провалился б он младенчиком из утробы прямо в гиену… Приходил как-то, а должно, совестно стало — не показывается. Заместо чумы послан…

Она протянула, засыкая, руки.

— Сына бы, Марка, уберечь, Фиеза Семеновна. Ты боишься, что ль?

— Кого?

— Я гляжу — в пригоне сидишь. Шла бы в горницу.

— Тесно.

— И то тесно. Мужики с тесноты и пьют. От мужа давно вести имела?

— Давно.

— Вот жизнь… И откуда оно доспелось.

Когда просфирня ушла, Фиоза Семеновна поднялась было с поваленного плетня, но вновь села. Длинный теплый лист тополя принесло на колени. Лист был темно-красный, как сушеное мясо.

Тени поветей тоже были темно-красные. Улицы хрипели растяжно и пьяно.

Спать хотела Фиоза Семеновна в сенях. Просфирня разостлала чистые половики и принесла перину. Еще раз, стуча кулак о кулак, рассказала, как отняли коров и как хотят отнять дом.

— Сожгу, не дам… Возьму грех на душу…

Не спалось. Тихо оттянув теплую щеколду, Фиоза Семеновна вышла в палисадник. Маслянисто взыграла по реке рыба. Расслояли землю жирные и пахучие зеленью воды.

Держась за палисадник, вся в темной шали, Фиоза Семеновна посмотрела, через речку, на ферму. Колебались в лазоревой степи костры.

Прошли мимо парни. Один простуженным солдатским голосом сказал:

— Кабы за этова Запуса деньги дали, я б его в перву голову кончил. В Польше как я был или у немца — там обязательно — раз отступник, полиция ищет, готово… платят…

Кто-то громко, словно ломая лучину, харкнул:

— Хлюсты!.. Там люд состоятельный. Там корова ведро молока дает… Казаков слышно?..

Солдатский голос рассказывал о польских девках. Парни хлопали друг друга кулаками.

Фиоза Семеновна запомнила одно:

— Ждут казаков.

У ней — родственник Артюшка, ей надо б бояться. Скажут — шпионка… Вспомнила, — такой же клейкой болью ныло сердце, когда по Лебяжьему бил из пулеметов Запус. Скотину резало, а один казак — двоюродный братец Лифантий Пестов — полз в пыли. Скула у него была сворочена, исщеплена пулей и кровь походила на смолу.

Опять из переулка парни с гармошкой.

Заскрипели половицы крылечка. В белом вышла Ира. Окликнула:

— Фиеза Семеновна, вы где?

Ира, щелкая пальцами о пленки палисадника, пошла к реке.

Один из парней, подскочив к воротам, уперся в затвор спиной. Свистнул. Стукнула гармошка. Парни, с трех сторон, бежали к Ире.

Ира вытянула руки по бедрам, мелко затопталась.

— Ва-ам чего?..

— А ничего. Хочем поближе ознакомиться. Имнадия!..

Парень шлепнул ее по рту. Другой, простуженно кашляя, тряс головой:

— Не мни… не мни, говорю, а то на всех не хватит…

Перехватил гармошку и, чуть-чуть пиликая, торопил:

— Рот вяжи, вяжи рот… чтоб не слышно… Давай фуражку… нос-то не надо, пушай носом… Их, кабы да лопату с поленом…

— Можно и так…